Восторгу молодежи не было предела.
Кто-то хлопнул Пьетро по плечу.
– А ты ловко выкрутился.
Пьетро не потрудился обернуться на знакомый голос.
– Ты, Поко, просто завидуешь. Тебе так ни за что не ответить.
В детстве Пьетро никак не мог выговорить имя младшего брата. Он постоянно менял слоги местами. Через некоторое время выяснилось, что прозвище Поко[16] как нельзя лучше подходит Джакопо, который для своих лет был мал ростом. Поко, как и Пьетро, унаследовал от отца выдающуюся нижнюю губу; губа эта не вязалась с его небольшим ростом – Поко казался вечно надутым, спесивым мальчишкой.
– Подумаешь! Кому он нужен, твой Аристотель? – скривился Джакопо.
– Каждому, у кого есть разум.
При звуках этого голоса братья замерли. Данте слегка ущипнул младшего сына за ухо.
– Пьетро, представь мне своего нового друга.
Пьетро повиновался. Поэт был удивлен, чтобы не сказать заинтригован.
– Очень, очень интересно, – промолвил он. И, не дав Пьетро рта раскрыть, добавил: – Пьетро, Джакопо, идите за мной. Вниз, дети мои.
Пристыженный Поко действительно поплелся за отцом к дверям. Жениха выносили трое приятелей; четвертый пытался накормить его хлебом и напоить водой. Мастино и Альберто не отставали от процессии – они тыкали жениха пальцами под ребра, желая узнать, можно ли таким способом вызвать рвоту.
Марьотто и Пьетро отстали от гостей – те пошли переодеться к обеду.
– За стол усядутся через полчаса, не раньше, – сказал Марьотто. – Давай-ка пока подкатимся к этому капуанцу, а то потом случая не представится.
Капуанец смотрел в окно на всадника, галопом приближающегося к палаццо. Костюм капуанца, модный и явно дорогой, на локтях и коленях являл собой жалкое зрелище. Кольцони подчеркивали толщину и дряблость ляжек молодого человека; ляжки походили на мешки, нетуго набитые сеном. На звуки шагов капуанец обернулся. Лицо его выражало заведомое презрение. Возможно, он принял Марьотто и Пьетро за слуг.
– Привет, – сказал Пьетро. – Меня… э-э… зовут Пьетро.
– Это Пьетро Алагьери из Флоренции, – произнес Марьотто, на сей раз правильно. – Пьетро – сын великого поэта Данте. А меня зовут Марьотто Монтекки.
– Ты веронец?
– Как лучшие скакуны, я родился и получил воспитание в Вероне.
Целая минута понадобилась, чтобы светловолосый капуанец сообразил, что забыл представиться.
– Меня зовут Антоний… Антонио Капеселатро. Я – второй сын Людовико Капеселатро из Капуи.
Марьотто кивнул.
– Мы пришли узнать, не хочешь ли ты осмотреть город.
Антоний нахмурился.
– Ты же сказал, что здесь вырос?
– Так и есть, – отвечал Марьотто.
– Ты что же, до сих пор родной город не осмотрел?
В первый раз Марьотто смутился.
– Да, конечно… Я… я знаю свой город. Но вот Алагьери в Вероне раньше не бывал. И ты тоже. Я подумал, мы могли бы после обеда прогуляться вместе. Сегодня должны быть состязания, разные игры. В них можно поучаствовать.
– Игры? – оживился Антоний. – Тут бывают игры?
– Еще бы! Почти каждый день, когда Капитан в городе. Разве ты не слышал – он распорядился, чтобы завтра игры продолжались от рассвета до заката.
Однако соблазнить капуанца оказалось нелегко.
– Подумаешь. Все правители любят деньгами сорить.
Марьотто понимающе улыбнулся.
– Просто ты не видел, какие игры затевает Кангранде. Три года назад он устроил Корте Бандита. Тогда погибли восемь человек. А еще трое потеряли каждый по глазу. У нас проводятся кошачьи и медвежьи бои, и каждый год бывают скачки. Лучшие в Италии, между прочим.
Антоний выказал признаки заинтересованности.
– Я смотрю, ваш Капитан большой выдумщик.
– Надо не смотреть, а участвовать, – отрезал Марьотто. – Так что ты решил: идешь с нами или торчишь здесь со стариками и женщинами?
Антоний хлопнул Марьотто по плечу.
– А вот за такие слова можно и с балкона ненароком упасть. То-то папочка огорчится.
У Марьотто загорелись глаза.
– Не пожалеешь! Мы поужинаем в городе. Может, сведем знакомство с местными красотками. Завтра на мосту будут бои на ножах и состязания по борьбе. Капитан обещал даже гусиные бои!
В голове у Пьетро уже сложилась характеристика Марьотто; теперь он добавил к списку непостоянство. Как быстро он, Пьетро, наскучил юному Монтекки! Чувствуя себя чем-то вроде собственного младшего брата, юноша произнес:
– Может, устроим заплыв в Адидже? Кто быстрее? – Ни в фехтовании, ни в верховой езде, ни в других забавах молодежи Пьетро не преуспел, зато плавал хорошо.
Антонио хлопнул по плечу и Пьетро. Рука у него была тяжелая, ладони как лопаты – за счет этих вот крестьянских лап Антонио, ростом не превосходящий своих сверстников, казался великаном.
– С вами обоими я пойду на край света, но при одном условии: ни слова о поэзии. Не в обиду Алагьери будь сказано.
– Я и не думал обижаться. – Пьетро выбрался из-под руки Антонио и принялся тереть ушибленное плечо.
Вдруг закричал крупный сокол. Все птицы до сих пор находились в зале, дожидаясь, когда главный егерь отнесет их обратно в клетки. Карлик всполошил их своим буйным танцем.
– Хочешь, покажу моего ястреба? – воскликнул Марьотто.
Он побежал в дальний конец лоджии, где на шесте сидел молодой ястреб-перепелятник, недавно вставший на крыло.
– Дилиос!
На зов хозяина птица повернула голову в клобучке. Монтекки развязал опутенки и посадил ястреба себе на руку.
– Дилиос пока не опасен – я могу спокойно держать его без перчатки. – Действительно, на Марьотто был только фарсетто из тонкой кожи. Будь птица взрослой, она разодрала бы руку когтями. – Тише, Дилиос, тише. Вот молодец.
– Что за странное имя у твоего ястреба! – Антонио был немало озадачен.
– Имя греческое, – объяснил Марьотто, извлекая из кармана подаренные Пьетро опутенки.
– Дилиос – это воин, единственный выживший в бою у Фермопил, – добавил Пьетро.
По лицу Антонио было видно, что Фермопилы для него – звук пустой.
– Я в литературе профан, – чистосердечно признался юноша.
Марьотто с Пьетро переглянулись, подавив смешки.
Не успел Монтекки надеть на ястреба новые опутенки, как хлопнула дверь и все птицы встрепенулись, заклекотали. Юноши увидели Кангранде делла Скала. Он прошествовал в залу, держа в руке небольшой свиток пергамента. Правитель был мрачен лицом и печатал шаг, как генерал, обходящий строй.
За Кангранде плелся запыленный гонец, мальчик лет тринадцати, не больше. Он едва дышал и, казалось, вот-вот упадет замертво. Слуги не бросились к нему, чтобы омыть его руки; никого, включая Кангранде, не волновало, что туфли мальчика оставляют грязные следы на великолепном мраморе. Замыкал маленькую процессию Юпитер, пес Капитана, – он шел опустив морду и выпрямив хвост.
Что-то произошло. Юноши на лоджии переглянулись и мгновенно спрятались за шторой. Марьотто вдобавок ловко накинул петлю, которая свешивалась с лапы ястреба, ему же на клюв, чтобы птица не выдала их клекотом. Из своего укрытия юноши не упустили ни единого слова или жеста.
– Это случилось сегодня утром? – Капитан вновь и вновь пробегал глазами несколько строк на куске пергамента, словно старался выжать информацию из пробелов между словами.
– Как раз… перед… рассветом, – выдохнул гонец. – И… и…
– Что ты мямлишь? Прискакал, так говори по-человечески.
Мальчик съежился, Кангранде несколько смягчился.
– Ну хорошо, переведи дух. Ты проявил мужество, доехав так быстро. Две минуты погоды не сделают.
Кангранде в очередной раз пробежал глазами письмо. Лицо его исказилось от отвращения.
– Добро же, Понцони. Вот от кого не ожидал, так это от тебя.
Кангранде снова обратился к гонцу:
– Я буду задавать тебе вопросы, а ты просто кивай. Понял?
Мальчик открыл было рот, но вовремя спохватился и кивнул.
– Пригороды Виченцы захвачены?
Кивок.
– Горожане пытались защищаться?
Мальчик покачал головой.
– Сдались охотно?
Мальчик помедлил, но кивнул. В глазах его был ужас. На лице Кангранде, напротив, не дрогнул ни один мускул.