Им пришлось подождать у стен Илласи, пока люди узнают Кангранде; затем они въехали во двор, пустой и почерневший от пожара прошлогодней осады. Слуги засуетились, конюхи седлали лошадей, рыцари облачались в латы.
– А как же мы? – нарочно громко, чтобы Кангранде услышал, спросил Антонио. Однако Большой Пес говорил с начальником гарнизона.
– Я добуду свежих лошадей, – пообещал Марьотто.
– Я украду для нас мечи, – подхватил Антонио.
– Я… – Но Пьетро не мог сообразить, что бы такого полезного сделать, и поэтому стал считать солдат. Он насчитал тридцать человек. Тридцать против целой армии. Сумасшествие продолжалось.
«Нам ни за что не победить», – думал юноша.
«Ты мог остаться в Вероне. От этого ты бы ни в чьих глазах не упал».
Пьетро словно слышал голос отца.
«Разве что в ваших, отец», – мысленно ответил он.
Вернулся Антонио с мечами и шлемами.
– Лишних лат не нашлось. Придется воевать в этом старье.
Пьетро напялил защитную рубаху, фасон которой итальянцы позаимствовали у арабов. На Западе такие рубахи ввели в обиход крестоносцы. Их делали из холстины или кожи, на которые вторым слоем нашивали полотно или шелк. Между двух слоев запихивали тряпки и паклю, затем рубаху густо простегивали и надевали под латы.
Шлем Пьетро достался самый простой, из обычной стали. Ведро ведром, только прорези для глаз; да к тому же велик – между «днищем» и теменем оставалось не менее двух вершков. Меч тоже был без украшений, в два локтя, так называемый бастард – на языке оружейников это означало, что эфес составляет полторы ладони в длину. Лезвие покрывали многочисленные зазубрины, но меч еще годился в дело. Пьетро перекинул перевязь через плечо и вложил меч в ножны.
Как бы в пику Пьетро, на голове капуанца красовался шлем с бармицей.[17] Колечки тонкой работы переливались и позвякивали. Бармица застегивалась у левого уха.
Появился Кангранде. Он подпрыгивал, на ходу натягивая сапог. Пьетро подумал, что не худо бы и им было прихватить по паре нормальной обуви, но, поскольку понятия не имел, где эта обувь может храниться, счел за лучшее промолчать.
Скалигер взял из рук пажа шлем, старинный, посеребренный, полностью закрывающий лицо. В нижней части шлема имелось пятьдесят дырочек для воздуха. Они были такие крохотные, что ни копье, ни кинжал, ни стрела не грозили воину.
Явился Марьотто со свежими лошадьми. Пьетро быстро оглядел предназначавшегося ему сухопарого мерина.
– Отличные лошади, – похвалил Антонио, садясь в седло.
– Еще бы! – Марьотто горделиво тряхнул кудрями. – Из конюшен моего отца. У Кангранде половина лошадей из табунов, которые держат Монтекки.
– Надо будет зайти посмотреть, – сказал Антонио. – Узнать, чем вы откармливаете этих бестий.
Кангранде вскочил на великолепного жеребца, сунул ноги в стремена и помахал юношам. Сверкнув белоснежной улыбкой, он бросил: «Не отставайте!»– и выехал за ворота. Юпитер метнулся за хозяином, за ним выступил отряд, за солдатами выехали Марьотто, Пьетро и Антонио.
«Не отставайте!»– бросил Кангранде. Он действительно был велик. Разве можно было при виде Большого Пса усомниться в том, что именно ему суждено спасти Италию? Во всяком случае, отец Пьетро ни минуты не сомневался. «Нагрянет Пес…» Данте взял строку древнего пророчества и задействовал ее в первом же стихе своей «Комедии». Теперь, когда Пьетро собственными глазами увидел Капитана, он не задумываясь последовал бы за Большим Псом хоть к девятому кругу ада.
Всадники ехали по холмистой местности у подножия Альп. По эту сторону реки Илласи тоже росли вишни. Лошади, которые шли первыми, сбивали вишни с веток, и задние ряды попадали под картечь перезрелых плодов.
Путь отряду дважды преграждали мутные речки. Жеребец Кангранде на полном скаку врезался в воду и лишь тогда, будто одумавшись, переходил на более спокойный шаг. Остальные лошади вели себя куда нерешительнее. Самый вид воды их пугал. Всадникам приходилось спешиваться и силой тащить лошадей, тяжелых от боевого снаряжения, через поток.
Кангранде не ждал. Едва выбравшись из воды, он пришпоривал жеребца, и они с Юпитером снова отрывались от отряда. За Большим Псом на бешеной скорости неслись Марьотто, Антонио и Пьетро. Вскоре до них долетал только грохот доспехов неповоротливого отряда.
После переправы через вторую речку вдали показалась невысокая гряда гор. Пьетро подъехал к Кангранде и, к своему изумлению, услышал, что тот поет, причем в ритм скачке:
Заметив обескураженного Пьетро, Кангранде расхохотался.
– Подпевай! Слова выучил?
Он снова запел густым баритоном, а Пьетро силился запомнить слова. Когда Кангранде затянул песню в третий раз, Пьетро уже мог подпевать.
Можно подумать, они едут не на войну. Можно подумать, это увеселительная прогулка, охота в честь какого-нибудь праздника. Пьетро пел громко и вдохновенно, как в церкви. К ним присоединился Антонио. Когда куплет им надоедал, они тут же сочиняли новый.
Кангранде и трое юношей проезжали виноградники. Вдруг Марьотто, в перерыве между куплетами, воскликнул:
– Уже близко!
– Что, Виченца? – обрадовался Пьетро.
– Да не Виченца, а наш фамильный замок. Вон там, за лесом. А в лесу, между прочим, привидения кишмя кишат. – И Марьотто махнул рукой вправо, в сторону леса, действительно довольно темного.
– Так прямо и кишат?
Монтекки с видом человека, который знает, о чем говорит, приставил палец к носу. Пьетро на всякий случай рассмеялся.
– Если выживем, придется тебе показать хотя бы одно привидение.
– Если? Да ты сегодня же увидишь привидения! Приглашаю тебя в замок на ужин – после того, как мы спустим шкуры с падуанцев.
– Туда им и дорога! – воскликнул Антонио.
Пьетро улыбнулся и нагнул голову – как раз вовремя, иначе ударился бы о низкую ветку.
– Дорога… Не вижу я здесь никакой дороги, – проворчал он себе в шлем. Голос отразился от стенок «ведра» и загудел в ушах, как псалом под церковными сводами.
Кангранде несколько замешкался – его жеребец крушил на своем пути кусты можжевельника. До Виченцы оставалось не менее четырех миль, а уже виден был дым. Пьетро оглянулся. Всадники из крепости Илласи отставали примерно на две мили. Впереди ждали запертые северные ворота, далеко от осажденного пригорода Сан-Пьетро. На внешнем кольце стены он увидел солдат. Пьетро вспомнил, как еще утром, взглянув на стену Вероны, построенную римлянами, нашел ее изношенной, но подумал: если вражеская армия проберется за внешнюю стену, скрыться горожане смогут только за этой вот старой стеной. Стены каждого города являлись защитой как от диких зверей и буйнопомешанных, так и от вражеских армий и сильных ветров. Однако за стенами Виченцы находились сейчас и друзья, и враги.
Вслед за Кангранде юноши придержали коней. Юпитер тоже остановился, вывалив язык; впалые бока его ходили ходуном. Капитан снял свой посеребренный шлем, чтобы лучше видеть поле битвы.
– Так-так, понятно, – бормотал он себе под нос.
Пьетро прищурился, силясь разглядеть то, что так явно видел Кангранде.
– Все ясно, – бодро сказал Антонио.
– Яснее некуда, – подтвердил Кангранде.
– Разве мы не поедем в Виченцу? – удивился капуанец.
Скалигер указал на равнину, простиравшуюся прямо под ними.
– Не устроить ли нам пикник?
Марьотто прыснул. Антонио округлил глаза. Кангранде развернул коня и сам повернулся спиной к Виченце – городу, для спасения которого он без передышки отмахал такое расстояние. Он закинул ногу на круп разгоряченного жеребца, впрочем со всеми предосторожностями, чтобы не поранить его шпорой.
17
Бармица – кусок кольчужного полотна, прикрепленный к наголовнику шлема и защищающий нижнюю часть лица, шею и плечи воина.