Первые полтора дня нам нетрудно было находить дорогу: стоило только держаться вала, тянувшегося почти прямо на восток, в гору и под гору, по косогору и по пади, без разбора. Теперь этот громадный вал, возведенный некогда по северной границе Монголии на несколько сот верст, почти рассыпался и развалился, и только след его обозначается на холмах по степи. Мы направлялись по валу, пока он не повернул в сторону от того направления, которого мы должны были держаться. Далее наш путь лежал по пади Гана. Постоянно проваливаясь в изрытые кротами норы, сквозь тонкий слой рыхлого чернозема, пробирались наши обозные лошади среди кочек, набросанных тысячами кротов. Хорошо еще, что весна была сухая, а то трудно было бы пробираться через грязные протоки. Идя без проводников, мы забирались иногда в такие места, что подчас задумывались, как бы только выбраться, между тем как после обыкновенно оказывалось, что можно было пройти гораздо лучшей дорогой по невысоким пологим холмам.
Впрочем, скоро, после стоверстного пути, мы выбрались на реку Эекен, приток Гана с юго-востока, по которому идет дорога из Олочей в Мерген. Здесь мы вступали мало-помалу в горную страну, изрезанную глубокими долинами и составляющую Большой Хинган[123]. Хотя он поднимается полого и мы выбрались уже на дорогу, однако лошадям пришлось еще поработать, особенно когда мы углубились в горы, нагроможденные кругом нас и прорезанные падями. Тут мы очутились в лабиринте пологих падей, сбегающихся, чтобы составить реку Малый Хайлар, которая с ручьем — Большим Хайларом — впоследствии образуют Аргунь.
Пади эти покрыты такой яркой зеленью, что издали можно заглядеться на них. Но ступит лошадь, и под ковром травы везде сочится вода, тихо-тихо пробирающаяся по пологой покатости. Вся падь покрыта таким слоем чернозема, напитанного водой, как губка. Кругом все мертво: время от времени только раздается «рявканье» гурана (самца дикой козы); людей не видно, в одном только месте наткнулись мы на двух прятавшихся за деревом орочон. С испугом просили они казаков не трогать их жен и детей, оставленных в таборе, к которому мы скоро должны были дойти.
Тихо ползет караван среди дикой, мертвой природы, следуя изгибами поближе к холмам, чтобы не забраться в болота. Мертвая тишина мрачных хвойных лесов нарушена: побрякивают колокольчики[124] под дугами наших одноколок, стучит табун, а подчас и тунгус, поехавший лесом, чтобы огласить тайгу своим метким выстрелом. Вот приходится переезжать поперечную падь: лошади осторожно перебираются с кочки на кочку, настороживши уши и дико поглядывая на непривычную им стихию, затем начинают проваливаться, и из скважин проступает мутная, красноватая вода. Но, к счастью для орочона, хозяина этих мест, болота Большого Хингана не бездонная тундра Тобольской губернии; напротив, на небольшой глубине, нигде не более аршина, а большей частью и менее, провалившийся конь находит твердую почву из мелкого наносного камня или крупного красного песка, и наши телеги без труда пробираются по болотистым падям. Достигнув верховья речки, по которой мы следовали и которая превратилась наконец в ничтожный ручеек среди болота, мы вдались в глубь темного, густого лиственничного леса. Во время сухого прошлогоднего лета лесные пожары навалили на дорогу множество громадных лесин, прибавившихся к прежде наваленным в этих местах лесными пожарами и бурями. И кому оттаскивать с дороги эти лесины? Раз в год проходит здесь караван китайских купцов из Мергена и один или два караула маньчжурских солдат, идущих на смену к границе на низовья Аргуни. Но они не обрубают лесин, а объезжают их в своих легких двуколках. Оттого дорога и вьется несметным количеством изгибов в густом лесу посреди лиственниц, грязи, каменьев и цветущего багульника, постоянного спутника диких лиственничных лесов на горах. Три версты поднимались мы таким образом, незаметно забираясь в гору, когда наконец показалась груда каменьев, накрытая хворостом с отверстием внутрь. Тут закутанный в бересту под хворостом лежал труп человека; был ли это погибший шаман или орочонский родоначальник, которого похоронили на вершине хребта, не знаю. Далее такая же груда, но цельная, без отверстия: это «овон» — знак на вершине хребта, род жертвы духам гор. Всякий проезжающий мимо считает долгом подбавить к груде камень или хворосту и привесить часть конской гривы или несколько кусочков цветной материи в благодарность за счастливый перевал через хребет. Овон соответствовал громадности цепи: он был сажени в две вышины, самый большой из всех виденных мной овонов.
123
Высокий хребет, который тянется от севера к югу окраин возвышенной степи Гоби. Полого поднимаясь с запада, он круто склоняется на восток в Маньчжурию.