– Папа…
– Соноко! Что ты делаешь тут, на холоде?!
– Ты же велел мне… не выпускать Китти-тян.
Фрагмент А[105]
С воплем отчаяния профессор Канда подхватил Соноко на руки.
Неся ее обратно в дом, он чувствовал на сердце свинцовую тяжесть. Разве это не его рук дело? Ведь именно он создал эту кошку – эту ужасную милую кошечку, что, с одной стороны, принесла Соноко столько радости и тепла, скрасив ее одиночество, а с другой – причинила ей страдания. Он шел, и слезы застилали ему взор. И в мозгу у него снова и снова прокручивалась единственная фраза:
«Как часто причиняют нам боль те, кого мы больше всего любим».
Фрагмент Б
Кошка потрусила прочь от вызванного ею переполоха. От ее мягких шагов по снегу протянулась цепочка изящных следов. За столь великолепную грациозность можно было бы простить все вызванные этим существом волнения. Она шла себе дальше по городу, вынашивая какие-то собственные планы и следуя своим путем. И никогда не оглядывалась на произошедшее.
О, сколько любопытных историй могла бы поведать эта кошка!
Но какое ей дело до жизни людей – пусть даже маленькой Соноко, которая так ее полюбила?
Ибо кошка – это всего лишь кошка, и она не в силах изменить свою природу.
Бакенеко
– Ох ты ж! – ругается Вада, угодив ногой в глубокую лужу под водительской дверцей. – Когда в Токио сезон дождей, чувствуешь себя точно под мышкой у атлета.
– А далеко еще до заведения? – спрашивает Ямадзаки.
– Недалеко, старик.
– Чего? – вскидывается Ямадзаки, возмущенно глядя Ваде в затылок. Затем бормочет под нос: – Такому жирдяю, как ты, в самый раз как следует размяться.
– Пардон, я не расслышал? – оборачивается к нему Вада.
– Иди давай! Топ-топ! – нетерпеливо отмахивается ладонью Ямадзаки.
Двое мужчин в сумерках бредут по узкой улочке в направлении станции, шлепая черными ботинками по мокрому тротуару, а дождь нещадно молотит по их зонтикам. По обеим сторонам от них изливают холодное свечение пурпурные и голубые неоновые огни множества мелких закусочных и баров.
Вечер входит в свои права, и небольшие компании белых воротничков и офисных леди вовсю слоняются вдоль деревянных навесов вблизи станции, выбирая, где бы выпить и закусить после работы. Почти над головой у них вырастают из темноты и в темноту же уносятся поезда, где обливающиеся потом пассажиры плотно прижаты к стеклянным окнам. Но только самые заядлые гуляки отваживаются ходить по городу холодными и мокрыми вечерами в пору цую – сезона дождей[106]. Так что на улицах нынче спокойнее и тише, чем обычно.
Наконец Вада останавливается перед довольно шатким с виду деревянным строением, возведенным небось еще в эпоху Сёва. Из тех, что правительство грозилось снести перед Олимпийскими играми в Токио. Однако владельцы заведения и завсегдатаи яростно вступились за них, делая все возможное, чтобы сноса не допустить.
– О! Вот мы и пришли, – важно объявляет Вада, упирая руку в бок.
Прищурившись, Ямадзаки разглядывает старенькую деревянную вывеску с написанным от руки текстом, висящую над раздвижными дверями, как будто изучает некое иностранное слово. Начертание там допотопное, с каллиграфическими росчерками. И Ямадзаки медленно и выразительно зачитывает вслух:
– «Хи-ро-сим-ски-е о-ко-но-ми-я-ки».
На стене есть еще одна вывеска – светящаяся и тихонько жужжащая под дождем:
Бз-з-з-з-з
Окономияки
Открыто
Бз-з-з-з-з
Ямадзаки озадаченно вглядывается в жужжащую табличку. На ней крутится анимация, в которой толстячок-мальчишка двумя палочками засовывает в широко открытый рот еду. Когда с карниза над головой на вывеску падают капли дождя, она слегка искрится и гудит.
– Заходи, – сдвигает Вада дверь заведения.
Стеклянные панели в старой деревянной раме издают громкое дребезжание, мгновенно приводя в движение пожилого мужчину, сидящего с журналом позади стойки. Тот вскакивает на ноги.
– Irasshai![107] – громко приветствует он.
– О, привет, Тэнтё! Konbanwa[108], – улыбается в ответ ему Вада, опуская и складывая зонт.
Входя в дверь следующим, Ямадзаки натыкается на Ваду.
– С дороги, чудила! – возмущается Ямадзаки, стряхивая воду с зонта и пытаясь протолкнуть Ваду поглубже в крохотное помещение старенькой закусочной. – Я промок до нитки! Может, в Хиросиме в сезон дождей получше?
105
Примечание Ф. Д.: Существует несколько вариантов концовки рассказа «Копия кошки». Я включила сюда варианты А и Б, однако большинство японских публикаций этого текста заканчиваются словами: «Ты же велел мне… не выпускать Китти-тян» (особенно потому, что такова была авторская версия, опубликованная в литературном журнале Neko Bungaku незадолго до смерти внучки Фуруни). Кстати сказать, Фуруни был печально известен тем, что раз за разом перечитывал и правил свои более ранние работы, причем оба приведенных фрагмента – А и Б – датируются тем периодом, когда уже были дописаны «Опустевшие берега». Оба они включены сюда лишь для удовлетворения интереса любопытного читателя, но в коем случае не должны рассматриваться как окончательные версии.
106