Старик ничего не сказал.
— После Первой мировой войны Казалис лечился якобы по поводу контузии. Была тут какая-нибудь связь, герр профессор?
Но Зелигман продолжал молчать.
— А что последовало за этим срывом? Казалис отказался от практики — одной из самых прибыльных в Нью-Йорке, — позволил жене повезти его в кругосветное путешествие, очевидно, начал поправляться, но в Вене, столице психоанализа, произошел новый срыв. Первый приписали переутомлению? А чему приписать второй, случившийся после увеселительного круиза? Это снова наводит на размышление! Вы лечили Казалиса, профессор Зелигман. Что было причиной его нервных расстройств?
Старик вынул трубку изо рта.
— Вы просите меня, мистер Квин, сообщить информацию, полученную мною в результате профессиональной деятельности.
— Веский довод, профессор. Однако можно ли говорить об этике молчания, когда молчание само по себе безнравственно?
Зелигман не казался обиженным. Он отложил трубку.
— Для меня очевидно, герр Квин, что вы приехали сюда не столько за информацией, сколько за подтверждением выводов, к которым вы уже пришли на основе каких-то неполных данных. Сообщите мне ваши выводы, и, возможно, мы найдем способ решения моей дилеммы.
— Хорошо. — Эллери вскочил, но тут же сел снова, принуждая себя говорить спокойно. — В возрасте сорока четырех лет Казалис женился на девятнадцатилетней девушке после долгого периода, посвященного исключительно работе, во время которого он избегал личных отношений с женщинами, хотя вся его профессиональная деятельность была связана с ними. В течение первых четырех лет их брака миссис Казалис родила двоих детей. Доктор Казалис не только лично вел медицинское наблюдение за женой во время беременностей, но принимал и первые, и вторые роды. Однако ни один ребенок родов не пережил. Спустя несколько месяцев после гибели второго ребенка у Казалиса произошел нервный срыв, и он забросил акушерство и гинекологию, чтобы больше никогда к ним не возвращаться. Мне кажется, профессор Зелигман, что, какие бы отклонения ни имелись у Казалиса, их кульминация наступила в родильном доме.
— Почему вы так думаете? — пробормотал старик.
— Потому что... Профессор Зелигман, я не могу говорить, используя термины вроде «либидо»[146], «мортидо»[147] и «эго»[148]. Но я обладаю определенным знанием человеческой природы в результате многолетних наблюдений, которые подталкивают меня к определенным выводам.
Я обратил внимание на тот факт, что Казалис повернулся спиной к своему детству. Почему? Его детство прошло с матерью, которая постоянно была беременной или возилась с малышами, с отцом-чернорабочим, постоянно делавшим беременной его мать, и кучей других детей, постоянно препятствовавших его желаниям. Я задал себе вопрос: не ненавидел ли Казалис своих родителей, братьев и сестер и не чувствовал ли из-за этого вину перед ними?
Учитывая избранную им карьеру, я снова задал вопрос: нет ли связи между его ненавистью к материнству и специализацией, непосредственно с ним связанной? Нет ли связи между ненавистью к многочисленному потомству родителей и решением посвятить себя науке, способствующей появлению детей на свет? Ненависть, вина — и защита от них. Я просто сложил два и два. Это дозволенный метод, герр профессор?
— Ваш математический метод приводит к излишним упрощениям, mein Herr, — ответил Зелигман. — Но продолжайте.
— Я сказал себе: не являются ли постоянно испытываемые в глубине души чувства вины и ненависти, подсознательная защита от них, ставшая сознательной и изощренной, фундаментальными причинами невротического поведения?
Перейдем к браку Казалиса. Мне кажется, что он сразу же создал новое напряжение или усилил старое. Даже для так называемого нормального мужчины сорока четырех лет брак с девятнадцатилетней девушкой после долгих лет, посвященных исключительно работе, явился бы источником беспокойства и конфликтов. В данном случае в жилах молодой жены текла голубая кровь новоанглийских аристократов. Она была утонченной, деликатной натурой, безусловно не имеющей опыта интимных отношений, как, полагаю, и сам Казалис.
Думаю, Казалис сразу же был вовлечен в конфликты, связанные с сексуальной неудовлетворенностью. Должно быть, у него периодически происходили случаи импотенции. А может, жена оказалась склонной к фригидности и вела себя холодно или даже враждебно. Он начал испытывать мучительное ощущение несостоятельности, возможно, обиды. Это вполне естественно. Казалис, будучи великолепным специалистом в области способствования биологическим процессам, не может овладеть техникой собственных супружеских отношений! К тому же он любит свою жену. Миссис Казалис очаровательная женщина — умная, сдержанная, красивая даже сейчас, в сорок два года, а в девятнадцать она, очевидно, отличалась необычайной привлекательностью. Казалис любит ее, как может любить мужчина, чей предмет страсти годится ему в дочери. Отсюда чувство неадекватности. Потом возникает тайный страх, что жена уйдет к молодому мужчине.
Эллери отпил немного кофе. Зелигман терпеливо ждал. Позолоченные часы на каминной полке заполняли паузы тиканьем.
— Страх усиливается, — продолжал Эллери, — благодаря разнице в возрасте, темпераменте, происхождении, интересах, специфике работы Казалиса, состоящей в помощи чужим женам производить на свет чужих детей и требующей частых отлучек из дома, особенно по ночам.
Страх распространяется, словно рак. Он выходит из-под контроля. Казалис становится подозрительным во всем, что касается отношений его жены — даже самых невинных — с другими мужчинами, прежде всего с молодыми. И вскоре страх превращается в навязчивую идею.
Эллери посмотрел в глаза старому венцу.
— Профессор Зелигман, испытывал ли Эдуард Казалис патологическую ревность к жене в первые четыре года их брака?
Зелигман подобрал трубку и стал тщательно выбивать ее.
— Ваш метод, мистер Квин, неизвестен науке, — с улыбкой сказал он. — Но меня он чрезвычайно интересует. Продолжайте. — Он вставил в рот пустую трубку.
— Наконец миссис Казалис удается забеременеть. — Эллери нахмурился. — Казалось бы, в этот момент страхи должны были отступить. Но Казалис уже преступил грань разумного. Беременность усиливает его ревность — он думает, что она подтверждает его подозрения. Казалис настаивает, что сам будет заботиться о жене, и, безусловно, ухаживает за ней преданно и внимательно. Но к несчастью, для созревания плода требуется девять месяцев. И все эти месяцы ему предстоит мучить себя вопросом: его ли это ребенок?
Казалис пытается сражаться с навязчивой идеей. Он ведет изнурительную борьбу. Но враг слишком коварен — его убиваешь в одном месте, а он воскресает в другом как ни в чем не бывало. Говорил ли жене Казалис о своих подозрениях? Обвинял ли ее в неверности? Были ли с ее стороны крики, плач, истеричные отрицания? Если да, то они лишь усилили подозрения. Если нет, то он держал свои страхи закупоренными, что еще хуже.
Наконец наступает время родов, которые принимает сам Казалис, и ребенок умирает. Видите, профессор Зелигман, каким дальним было мое путешествие?
Старик молча жевал трубку.
— Миссис Казалис забеременела вторично. Следовательно, повторяется процесс подозрений, ревности, самоистязаний и неопределенности. Казалис снова настаивает на личном наблюдении за женой в период беременности и на том, что он сам будет принимать роды. Но второй ребенок умирает, как и первый, — в родильном доме, в руках Казалиса. В этих сильных, опытных и чувствительных руках хирурга.
Эллери склонился над стариком:
— Профессор Зелигман, вы единственный человек на земле, который может сказать мне правду. Правда ли, что, когда восемнадцать лет назад Эдуард Казалис пришел к вам лечиться, он страдал от тяжкого груза вины — вины в убийстве двоих своих детей во время родов?
148
Эго — в психоанализе часть аппарата психики, реагирующая на внешний мир и являющаяся посредником между примитивными инстинктами «ego» («я» — лат.) и требованиями физической и социальной среды.