Менее известна его элегия-ода-сатира «Рашель и правда»14, посвященная Мочалову, Садовскому и, главное, Островскому.
«Поэт, судьбы избранник новый, нас миром новым окружил и новое сказал он слово, хоть правде старой послужил. Жила та правда между нами, таясь в душевной глубине; быть может, мы ее и сами подозревали не вполне. То в нашей песне благородной, живой, размашистой, свободной, святой, как наша старина, порой нам слышалась она, то в полных доблестей сказаньях о жизни дедов и отцов, в святых обычаях, преданьях и хартиях былых веков, то в небалованности здравой, в ума и чувства чистоте, да в чуждой хитрости лукавой связей и сходок простоте. Но мы не смели правду эту всех выше правд на свете чтить. ...Хвала и честь теперь поэту, что по душе нас учит жить!»
Козьма Прутков не мог разделять его взглядов потому, что в них было нечто славянофильское, а следовательно, осужденное правительством.
Свои мысли Аполлон Григорьев развивал в статьях, из которых «Русская литература в 1851 году» положила начало применению на практике его теории «органической критики». Из философии Шеллинга и славянофильских идей рождалось нечто для той поры странное...
Козьма Прутков читал статьи Аполлона Григорьева и удивлялся, как ловко тот манипулирует иностранными словами, говоря об отечественных литературных делах. «Абсурд», «мертвая копировка», «дэндизм», «экстравагантность»... Поражали сочетания: «протест личности против действительности», «грошевое разочарование»...
Однажды он прочел в «Москвитянине» (1953, № 1) такие строки :
«В стремлении к идеалу, или на пути духовного совершенствования, всякого стремящегося ожидают два подводные камня: отчаяние от сознания своего собственного несовершенства, из которого есть выход,— или неправильное, непрямое отношение к своему несовершенству, которое, большею частью, безвыходно».
Тогда-то Козьма Прутков и решил воспроизвести обуревавшие его мысли в виде стихотворения, которое получило название «Безвыходное положение».
Толпой огромною стеснилися в мой ум
Разнообразные, удачные сюжеты,
С завязкой сложною, с анализом души...
...верный новому в словесности ученью,
Другим последуя, я навсегда отверг:
И личности протест и разочарованье,
Теперь дешевое, и модный наш дэндизм,
И без основ борьбу, страданья без исхода,
И антипатии болезненной причуды,—
А чтоб не впасть в абсурд, изгнал экстравагантность.
Очистив главную творения идею
От ей несвойственных и пошлых положений,
Уж разменявшихся на мелочь в наше время,
Я отстранил и фальшь и даже форсировку,
И долго изучал,— без устали, с упорством,
Свое в изгибах разных внутреннее я.
Затем, в канву избравши фабулу простую,
Я взгляд установил, чтоб мертвой копировкой
Явлений жизненных действительности грустной
Наносный не внести в поэму элемент,
И, технике пустой не слишком предаваясь,
Я тщился разъяснить творения процесс
И слово новое сказать в своем созданьи.
С задатком опытной практичности житейской,
С запасом творческих и правильных начал,
С избытком сил души и выстраданных чувств,
На данные свои взирая объективно,
Задумал типы я и идеал создал,
Изгнал все частное и индивидуальность,
И очертил свой путь и лица обобщил,
И прямо, кажется, к предмету я отнесся
И, поэтичнее его развить хотев,
Характеры свои зараней обусловил,
Но... разложенья вдруг нечаянный момент
Постиг мой славный план... и я вотще стараюсь
Хоть точку в сей беде исходную найти!..
Стихотворение это вполне похоже на критическую прозу. И хотя поэт опубликовал его, не оно принесло ему славу.
Однако есть примеры, когда другим литераторам, выдававшим прозу за стихи, везло больше...
Козьму Пруткова в одной из статей Григорьева поразило выражение: «Новое слово Островского есть самое старое слово — народность», и он решил попробовать себя в манере великого драматурга, сочинив естественно-разговорное представление «Опрометчивый турка, или Приятно ли быть внуком?»
В разделе, посвященном супружеской жизни Козьмы Петровича, мы уже упоминали некоторых персонажей пьесы: «Известного писателя» и приятеля его Ивана Семеныча, игравшего на скрипке без канифоли. Но кроме них, читатель встретился снова с героями «Фантазии» князем Батог-Батыевым, Кутилой-Завалдайским, Либенталем и госпожой Разорваки, вдовой того самого.
14
Французская актриса Рашель приезжала в Россию тогда с гастролями и вызвала у многих раздражение ходульностью своей игры и навязчивой рекламой, организованной ее родственниками и соплеменниками. Среди выражавших свое недовольство был, кстати, и друг Козьмы Пруткова граф Алексей Константинович Толстой.