Пока Барри стоял в задумчивости, пытаясь вообразить завязанный на шее язык, Фонси отодвинул его в сторону и вскочил на пони. Если до Барри болтовня Лонго добралась в таком перевранном виде, то неизвестно, во что превратится она, когда сплетницы и трепачи донесут её до ушей Лилии. Надо добраться до Лилии раньше сплетни.
— Эй, ты куда? — только и успел вопросить Барри, а Фонси уже развернул кобылу и стукнув её пятками в бока, поскакал прочь.
…Фиорелла Сдобкинс, урожденная Чистолап, вдова, стояла на пороге своей норы, скрестив руки на груди, и сверлила презрительным взглядом переминающегося с ноги на ногу Фонси.
— Её нет. Она уехала. И вообще её здесь никогда не было. И с незнакомыми хоббитами она не разговаривает, — сказала она и захлопнула дверь.
Значит, всё-таки не успел. Или это она просто так ска- зала, а на самом деле Лилия и не уезжала никуда? Надо обойти холм с другой стороны и стукнуть в окно — вдруг она там?
Обходя холм, Фонси вступил левой ногой во что-то мягкое. Тьфу! Конский навоз, совсем ещё свежий. Ага, подумал хоббит, шаркая подошвой по траве, значит она всё-таки уехала.
Фонси побежал туда, где оставил гнедую кобылку.
От изящных строчек, начертанных такой знакомой, такой любимой рукой, веяло холодом, словно из ледника.
«Фонси Тук…»
Он не догнал повозку, в которой увезли Лилию — на втором поприще[5] непривычная к такой скачке лошадка тяжело задышала и начала спотыкаться — пришлось спешиться и вести её шагом. Фонси понял, что так он не скоро доберётся до Раздорожья, отпустил лошадку — пускай бежит домой — и пошёл быстрым шагом, временами переходя на бег. Достиг Раздорожья ещё до заката, пробежал через весь посёлок к усадьбе Порто Чистолапа, забарабанил в ворота. Любопытные раздорожцы столпились поодаль — все уже слышали сплетню, всем хотелось посмотреть, что будет дальше.
«…Вы не послушались меня и впутали моё имя в отвратительный скандал…»
Ворота заскрипели, открылись, и выглянула Лилия… нет, не Лилия. Одна из её многочисленных незамужних тёток, молодая, красивая и так похожая на племянницу, что у Фонси кольнуло где-то внутри.
«…Я буду до самой смерти вспоминать эти десять месяцев и двадцать два дня…»
Тётка смерила Фонси цепким, любопытным, блестящим взглядом, оценивая сумасбродника-Тука от тёмных, с едва заметной рыжинкой, коротких кудрей на голове до гладкой, почти такого же цвета шерсти на ступнях.
«…но встречаться мы более никогда не должны…»
Усмехнулась, стрельнула глазами — а что, ничего себе сумасбродник-Тук, будет о ком с сёстрами посплетничать — и протянула сложенный вчетверо листок бумаги. Наверняка прочитала записку, прежде чем отдать.
«…я не хочу Вас более ни видеть, ни знать…»
«…не хочу Вас более ни видеть, ни знать…»
«…ни видеть…»
«…ни знать…»
«…с уважением, Лилия Чистолап.»
«…с уважением…»
«…с уважением…»
«Лилия Чистолап»
Он шёл, забыв про всё на свете, и в голове стучали эти строчки, он словно слышал, как Лилия произносит эти слова своим нежным голоском, преисполненная негодо- вания и ощущения собственной несокрушимой правоты, красивая и до спазмов в животе любимая. Фонси брёл на юг, прочь из Раздорожья, сам не понимая, куда, как, и главное, зачем он идёт. Мыслей не было, вместо мыслей было письмо, снова и снова читающее само себя любимым голосом.
Из этого полуобморочного состояния хоббита вывел резкий оклик.
— Эй, Тук!
Фонси вздрогнул. Уже темнело, и он был на самой окраине посёлка. В стороне от дороги темнела куча деревянного мусора, а в ней торчали какие-то старые мётлы и поломанные скамейки.
— Эй, Тук! Подойди-ка сюда, парой слов перекинемся, — снова раздался голос, и из-за кучи хлама вразвалку вышел крупный молодой хоббит; светлая шерсть на его ступнях была хорошо заметна в сумерках. Выставив перед собой сжатые кулаки, он направился к Фонси.
— Парой слов, Том? — спросил Фонси. — Или парой зуботычин? А то вон ты какой суровый.
— А это уж как получится, — прозвучал другой голос, и к Тому присоединился его кузен, Барт Чистолап.
— Если ты, Тук, не дашь нам повода…
— То вы его и сами найдёте? — усмехнулся Фонси.
— Найдём-найдём, Тук, ты не бойся, — раздался третий голос.