Лилия отстранилась ещё дальше, широко раскрыв большие синие глаза и захлопав ресницами.
— А ты… ты собираешься просить меня стать твоей женой? — спросила она удивлённо и недоверчиво.
— Собираюсь, — с улыбкой отвечал Фонси. — А как ты думала, зачем я ухаживаю за тобой вот уже скоро год?
Лилия посмотрела на него строго и пристально.
— А я ничего не думала, — сказала она. — Я же прекрасно знаю, как наши семьи не любят друг друга. И знаю, что нам никогда не позволят пожениться. Поэтому я просто ждала, когда ты меня оставишь.
Она смотрела на него, прямая, спокойная и красивая, преисполненная сознания своей правоты. Фонси помрачнел.
— Что, мой хороший? — ласково спросила Лилия Чистолап, заглядывая ему в глаза.
— А ты… любишь меня? — хрипло спросил Фонси.
— Люблю, глупенький! — засмеялась девушка. — Это самый счастливый год в моей жизни. У меня есть ты, и твоя любовь, и моя любовь к тебе. И когда ты женишься на какой-нибудь Бэггинсовской или Северян-Туковской девушке, я буду знать, что тебе хорошо, и вспоминать этот год.
— Мне без тебя не будет хорошо, — сказал Фонси. — Ты вообще понимаешь, что говоришь? — его голос задрожал. — Кто я, по-твоему, получаюсь? Последняя дрянь я получаюсь. За что?
— Да нет же, нет, милый мой, нет! — зашептала девушка, обняв его за шею. — Слушай меня внимательно, Фонси Тук: мы с тобой встречаемся втайне от нашей родни уже почти год… на самом деле — десять месяцев и двадцать два дня. Всё это время ты терпелив, нежен и внимателен, ты всегда вёл себя со мной, как безупречный, истинный джентльхоббит. Ты самый лучший хоббит во всём Шире, Фонси, поверь мне. Просто я трезво гляжу на вещи…
— Я люблю тебя, — прошептал Фонси, целуя её. — Слышишь? Люблю. И приготовься, пожалуйста, к тому, что я позову тебя в жёны. Своего батюшку я уговорю, а твой не устоит, когда сам Большой Тук пришлёт ему сватов. И вообще, пора нашим семьям помириться.
— Наверное, пора. — Лилия уткнулась лицом Фонси в грудь и замерла. Молодой хоббит гладил её по голове и округлым плечам.
— Ты вся дрожишь, милая, — он поднялся и помог встать девушке. — Хочешь пойти в нору?
— Пойдём, только очень тихо, — сказала Лилия. — Моя комната рядом с кухней, я сейчас сделаю чай.
— С пирогами? — оживился Фонси.
— С пирогами, с пирогами! — Лилия резво побежала вниз по холму, ловко ступая своими маленькими, по- крытыми светлой шёрсткой ножками. Светлая шерсть на ступнях была среди хоббитов редкостью; вероятно, за неё семья Лилии и получила когда-то прозвище Чистолапы.
Они осторожно и тихо забрались в нору через окно и пили чай с пирогами, сидя на кушетке в комнате Лилии. Фонси рассказал байку про то, почему у старого Исумбраса Тука всегда был крепкий чай[1], и Лилия на него немножко обиделась, но тут же простила. В один прекрасный момент им пришлось затаиться и задуть свечу — тётушка Фиорелла вышла, шаркая пятками, на кухню попить водички, и всё это время молодая парочка сидела, не двигаясь и стараясь не дышать, хотя обоих сотрясал беззвучный хохот. А потом Лилия ненадолго заснула, прикорнув на груди у Фонси, а он смотрел на неё и шептал ей всякие ласковости, которых она не слышала и потребовала повторить, как только проснулась. Повторив, Фонси сказал, что ей пора уже спать, а ему — ехать домой. Они целовались на прощание чуть не до самого рассвета, но когда небо на востоке посветлело, Фонси удалился, как и пришёл — через окно.
Одуван лениво пощипывал травку. Он весь промок от росы и глядел на Фонси укоризненно. Но когда его вытерли, почистили и угостили куском пирога, меринок сменил гнев на милость, великодушно позволил на себя сесть и бодро повёз хозяина обратно в Тукборо.
— А я говорю, что молодёжь нынче пошла уж больно осторожная да домоседливая.
Геронтий Большой Тук, известный уже среди хоббитов и как Старый Тук, подцепил на вилку ещё один кусок ветчины.
— Вот почему бы тебе, Хлимми, не погнать свиней самому в Синие горы, а? Ты за них в полтора раза больше бы взял; гномы, они мяса поесть великие охотники. А здесь цены не те — на ярмарке в Мичел Делвинге купят те же гномы, а цену-то и собьют. Вот мы в наше время не боялись нос за границу выказать. В Тороватый Тарбад[2] обозы водили. Помню, я как-то…
— Рассказывали уж, батюшка… — попытался было вставить словечко Сумбо.
— Не перебивай отца, — загудел Большой Тук. — Помню, напали на нас по дороге в Тарбад разбойники, так мы с моими ребятами-ширрифами их так раскидали, что только пятки сверкали! Нет, слабцы у меня сыновья. Осторожнички.