— Послушайте… Послушайте! Я к вам обращаюсь, что, у вас зад примерз?
Напомаженный индеец с маузером наконец подошел:
— Вы сами нарываетесь, сами нарываетесь…
— Хватит выпендриваться. Послушайте, не приходили ребята?
— Никому вы не нужны, никому вы не нужны.
Он все время спрашивал одно и то же. Товарищи из профсоюза ни разу не пришли. Ни разу не выразили протеста против арестов. Ничего не скажешь, они умели помалкивать.
— Послушайте, что это за бардак? Я уже три дня прошу носовой платок. У меня насморк.
Солдат посмотрел на Фелисиано своими блестящими, маслянистыми глазами и прыснул со смеху, как от щекотки. Потом повернулся и ушел, продолжая смеяться — смачно, заливисто, с подвизгиваньем. Из глубины коридора буркнул:
— Тебе самое время лечиться от насморка.
У Федерико Роблеса был непроницаемый взгляд, а новый костюм «salt and pepper»[183] придавал ему внушительный вид. Он был уполномочен изложить ситуацию. Ему исполнилось тридцать девять лет, и в его недавно отстроенном доме в Куэрнаваке каждый уик-энд собирались такие же, как он, молодые и честолюбивые адвокаты, консервативные банкиры, немецкие дипломаты и главари «золотых рубашек». Скоро должна была закончиться и отделка дома в квартале Ипподромо, розового, с фризом, украшенным лепными аллегорическими фигурами. Роблес быстро шел в гору, и теперь его молодость и умение держаться в тени — его связи и взгляды были известны лишь узкому кругу — делали его идеальной фигурой для миссии, которая на него возлагалась: отправиться в столицу штата и сообщить кому следует об опасности, которую представлял приезд профсоюзного лидера Фелисиано Санчеса.
— Этот человек заварит здесь кашу, — сказал Федерико Роблес. — Он с каждым днем приобретает все больший вес в профсоюзах Мексики, но если его без шума убрать, никто и пальцем не пошевелит. Те, что помельче, склонны к компромиссу и предпочитают уладить дело миром, с тем чтобы закрепиться на своих постах. Не беспокойтесь, никто не станет мстить за Санчеса. Предлог? Его не надо искать. Санчес человек неосторожный, говорит без обиняков и сам даст нам повод. Он приедет сюда выступать на площадях, расклеивать на стенах воззвания, иначе говоря, подрывать общественный порядок, господин генерал. Это уже само по себе достаточное преступление, вы не находите? Я серьезно говорю: наша группа пришла к выводу, что этот человек, если его вовремя не остановить, способен все перевернуть вверх дном. Наше руководство в Мехико и наши иностранные друзья считают, что его устранение отвечает жизненным интересам не только нашей группы, но и родины. Пока в Мексике существуют такие люди, как этот Фелисиано, невозможно спокойно работать. Если так будет продолжаться, вкладчики испугаются и не дадут нам больше ни сентаво.
— Но ведь Санчес выступает также и против правительства, — отчеканивая слова, произнес генерал, сидевший на брезентовом стуле в тени на террасе. — Не следует ли нам это использовать?
Роблес попытался проникнуть взглядом сквозь тень, окружавшую генерала. Федерико посадили метрах в десяти от него, поодаль от террасы, на солнцепеке, и их разделял длинный стол. По обе стороны от генерала стояли вооруженные люди. Другие, покуривая, прохаживались по двору.
— Нет, господин генерал. Независимость этого негодяя и придает ему силу. Тех, кто сменит его, правительство обласкает и приручит, рабочие потеряют веру в своих лидеров, и тогда нам будет легче привлечь их к себе.
— Хорошо, лисенсиадо, — сверкнув зубами, сказал генерал. — Мы займемся этим смутьяном.
Лежа ничком на койке, Фелисиано пытался уснуть, несмотря на перхоту и кашель, как вдруг его похлопали по спине. Фелисиано заворчал и повернул голову.