— Видел бы ты, какое впечатление я произвела на этих Овандо. Конечно, они бедны, как церковные крысы, живут, словно в другую эпоху, без всякого confort[77].
— Надо будет как-нибудь пригласить их на ужин.
— У-у-у, им этого до смерти хочется. Еще бы, они хоть сейчас. Но пусть сначала нанесут нам визит. Покажем им, что знаем себе цену. Эта донья Лоренса, сразу видно, надменная старуха. Пыжится, как индюк, и держит себя так, как будто оказывает тебе великую милость. Но я видела, с какой завистью она посмотрела на браслет — действительно великолепный! — который ты подарил мне на рождество, и клянусь тебе, эта сеньора еще будет заискивать передо мной.
У Роблеса шевельнулось недоброе чувство. Подумаешь! Кто был в свое время дон Франсиско Ортис как не выскочка, которому посчастливилось понравиться генералу Диасу и, воспользовавшись этим прибрать к рукам земли индейских общин? Кто был отец Пимпинелы, дон Лукас, как не мелкий торговец, который обделывал делишки на таможнях под покровительством Лимантура? Но, пожалуй, эти люди, не способные участвовать в новой жизни Мексики, только и заслуживали сострадания, с которым относилась к ним Норма. Не испытывать к ним жалости значило бы уважать их.
— Как-то себя чувствует человек, который имел все и вдруг оказался у разбитого корыта? — сказала Норма, крася губы.