Птица: «Мы получим помощь с облаков, стелящихся над твоей головой, раз ничто больше не может нам помочь».
Я: «Ты хочешь получить помощь с небес? Как это возможно?»
П.: «Я отправлюсь и попробую».
Птица взлетела жаворонком, становясь все меньше и меньше, и, наконец, исчезла в плотной серой завесе облаков, покрывавших небо. Я долго провожал ее взглядом, и не различил ничего, кроме бесконечного серого облачного неба надо мной, непроницаемо серого, гармонично серого и неразборчивого. Но надпись на короне — она разборчива. «Любовь никогда не перестает» — значит ли это вечное повешение? Я не зря был подозрительным, когда птица принесла мне корону, корону вечной жизни, корону мученичества — грозные вещи опасно двусмысленны.
Я измотан, измотан не от повешения, но от борьбы с неизмеримым. Загадочная корона лежит далеко внизу под ногами, на земле, поблескивая золотом. Я не парю, нет, я вишу, или даже хуже, я повешен между небом и землей — но не устал от повешения, я могу позволить его себе навечно, но любовь никогда не перестает. Неужели это действительно правда, любовь никогда не перестает? Если это было благословенное послание для них, что это для меня?
«Это полностью зависит от представлений», — неожиданно сказал старый ворон, сидящий на высокой ветви недалеко от меня, в ожидании похоронного пиршества погрузившийся в философствование.
Я: «Почему это полностью зависит от представлений?»
Ворон: «От твоих представлений о любви и других».
Я: «Я знаю, несчастливая старая птица, ты имеешь в виду небесную и земную любовь.[277] Небесная любовь будет совершенно прекрасна, но мы люди и, как раз потому что мы люди, я настроил себя на то, чтобы быть целостным и полноценным человеком».
В.: «Ты идеолог».
Я: «Глупый ворон, пойди прочь!»
Вот, рядом с моим лицом, шевельнулась ветвь, и черная змея обвилась вокруг нее и смотрит слепящим жемчужным мерцанием своих глаз. Не моя ли это змея?
Я: «Сестра, и черный жезл магии, откуда ты пришла? Я думал, что видел, как ты улетала в Небеса птицей, а теперь ты здесь? Ты пришла с помощью?»
Змея: «Я лишь половина себя; я не одна, а двое; я одно и другое. Я здесь лишь как змееобразная, магическая. Но магия здесь бесполезна. Я лениво обвиваюсь вокруг ветви, ожидая дальнейшего развития. Ты можешь использовать меня в жизни, но не в повешении. В худшем случае, я готова провести тебя в Аид. Я знаю туда дорогу».
Черная форма сгущается передо мной из воздуха, Сатана, презрительно смеющийся. Он зовет меня: «Смотри, что выходит из примирения противоположностей! Отрекись, и вмиг опустишься на зеленеющую землю».
Я: «Я не отрекусь, я не дурак. Если сужден такой исход, пусть все так и закончится».
Зм.: «Где твое непостоянство? Пожалуйста, помни об этом важном правиле в искусстве жить».
Я: «Тот факт, что я вишу здесь, достаточно непостоянен. Я жил непостоянно ad nausem [до отвращения]. Чего еще ты хочешь?»
Зм.: «Возможно, непостоянства там, где ему положено быть?»
Я: «Прекрати! Как мне понять, где должное место, а где нет?»
Сатана: «Каждый, выходящий на суверенный путь с противоположностями, отличает левое от правого».
Я: «Молчи, ты заинтересованная сторона. Если бы только моя белая птица вернулась с помощью; боюсь, я слабею».
Зм.: «Не глупи, слабость — это тоже путь, магия возмещает ошибки».
Сатана: «Что, ты никогда не осмеливался на слабость? Ты хочешь стать совершенным человеком — разве люди сильны?»
Я: «Моя белая птица, полагаю, ты не можешь найти путь назад? Ты поднялась и улетела, потому что не могла жить со мной? Ах, Саломея! Вот она идет. Иди ко мне, Саломея! Еще одна ночь прошла. Я не слышал твой плач, но я повешен и все еще вишу».
Сал.: «Я больше не плакала, ведь добрая удача и неудача уравнялись во мне».
Я: «Моя белая птица покинула меня и еще не вернулась. Я ничего не знаю и ничего не понимаю. Это связано с короной? Говори!»
Сал.: «Что мне сказать? Спроси себя».
Я: «Я не могу. Мой разум как свинец, я могу лишь завывать о помощи. Я не могу понять, падает ли все или стоит неподвижно. Моя надежда в моей белой птице. О нет, неужели белая птица значит то же, что повешение?»
Сатана: «Примирение противоположностей! Равные права для всех! Глупцы!»
Я: «Я слышу щебетание птицы! Это ты? Ты вернулась?»
277
Сведенборг описывал небесную любовь как «любовь, использующую средства ради средств, требуемое ради требуемого, что человек исполняет ради Церкви, своей страны, человеческого общества и сограждан», отличая ее от любви к себе и любви к миру («Небеса, его чудеса и ад: из услышанного и увиденного»).