Птица: «Если ты любишь землю, ты повешен; если любишь небо, ты паришь».
Я: «Что такое земля? Что такое небо?»
П.: «Все, что под тобой — земля, все над тобой — небо. Ты летишь, если стремишься ко всему, что над тобой; ты повешен, если стремишься к тому, что под тобой».
Я: «Что надо мной? Что подо мной?»
П.: «Над тобой все, что прежде тебя и свыше тебя; под тобой то, что относится к тебе».
Я: «И корона? Разреши для меня загадку короны!»
П.: «Корона и змея — противоположности, и они едины. Разве ты не видишь змею, короновавшую голову распятого?»
Я: «Что? Я не понимаю тебя».
П.: «Какие слова для тебя принесла корона? «Любовь никогда не перестает» — это тайна короны и змеи».
Я: «Но Саломея? Что случится с Саломеей?»
П.: «Видишь ли, Саломея — это то, что ты есть. Лети, и она вырастит крылья».
Облака разорваны, небо полнится багровым закатом завершившегося третьего дня.[278] Солнце тонет в море, и я скольжу с ним с верхушки древа к земле. Медленно и мирно наступает ночь.
[2] Страх овладел мной. Кого вы принесли в горы, кабиры? И кого в вас я принес в жертву? Вы завалили меня собой, обратили в башню на неприступных утесах, обратив меня в мою церковь, мой монастырь, мое место казни, мою тюрьму. Я заперт и приговорен внутри себя. Я собственный жрец и паства, судья и осужденный, Бог и человеческое жертвоприношение.
Какую работу проделали вы, Кабиры! Вы породили жестокий закон из хаоса, который не отменить. Это понято и принято.
Завершение тайной операции приближается. Что я видел, я описал в словах, как мог. Слова бедны, и красота им не присуща. Но прекрасна ли истина, а красота — истинна?[279]
Можно говорить прекрасными словами о любви, но о жизни? И жизнь стоит превыше любви. Но любовь — неизбежная мать жизни. Жизнь нельзя принудить к любви, а любовь — к жизни. Пусть любовь подвергнется мучениям, но не жизни. Пока любовь беременна жизнью, ее следует уважать; но если она породила жизнь, она обращается в пустую оболочку и угасает в быстротечности.
Я высказываюсь против матери, породившей меня, я отделяю себя от порождающего лона.[280] Я больше не говорю ради любви, но ради жизни.
Слово стало для меня тяжелым, и оно едва способно освободиться от души. Бронзовые двери закрылись, огни выгорели и покрылись пеплом. Источники высохли, и где были моря, теперь сухие земли. Моя башня стоит в пустыне. Счастлив тот, кто может быть отшельником в своей пустыне. Он выживет.
Не сила плоти, а сила любви, должна быть сломлена ради жизни, поскольку жизнь стоит превыше любви. Человеку нужна мать, пока его жизнь развивается. Затем он отделяется от нее. И потому жизни нужна любовь, пока он развивается, затем она освобождается от нее. Отделение ребенка от матери трудно, но отделение жизни от любви труднее. Любовь ищет владеть и удерживать, но жизни нужно больше.
Начало всех вещей — любовь, а бытие всех вещей — жизнь.[281] Эта разница ужасна. Почему, о дух темнейших бездн, ты заставляешь меня сказать, что каждый любящий не живет, а каждый живущий не любит? Я всегда считал иначе! Все должно быть обращено в свою противоположность?[282] Будет ли море там, где стоит храм ΦΙΛΗΜΩΝ’а? Погрузится ли этот тенистый остров в глубочайшую почву? В водоворот уносящего потопа, который ранее поглотил всех людей и земли? Будет ли дно моря там, где возвышается Арарат?[283]
Что за омерзительные слова ты бормочешь, немой сын земли? Ты хочешь разлучить мои объятия с душой? Ты, мой сын, ты пролезаешь между ними? Кто ты? И кто дал тебе силу? Все, к чему я стремился, все, чего я добился, ты хочешь снова обратить все это и уничтожить? Ты сын дьявола, враждебный всему святому. Ты становишься непреодолимым. Ты пугаешь меня. Дай мне быть счастливым в объятиях моей души и не нарушай мир храма.
Прочь, ты пронзаешь меня парализующей силой. Ибо я не хочу твоего пути. Паду ли я безжизненным к твоим ногам? Ты, дьявол и сын дьявола, говори! Твое молчание невыносимо и полно ужасного отупления.
Я завоевал свою душу, и для чего она мне родила? Ты, монстр, сын, ха! — ужасающий злодей, заика, тритоний разум, первобытная ящерица! Ты хочешь быть царем земли? Ты хочешь изгнать гордых свободных мужчин, заколдовать прекрасных женщин, разрушить крепости, вскрыть внутренности древних соборов? Тупица, ленивая пучеглазая лягушка с облепленной водорослями башкой! И ты хочешь назвать себя моим сыном? Ты не мой сын, ты отродье дьявола. Отец дьявола вошел в лоно моей души, и ты обрел плоть.
Я узнаю тебя, ΦΙΛΗΜΩΝ, коварнейший из мошенников! Ты обманул меня. Ты оплодотворил мою девственную душу ужасным червем. ΦΙΛΗΜΩΝ, проклятый шарлатан, ты собезьянничал для меня тайны, ты возложил на меня мантию звезд, ты разыграл для меня комедию Христа-дурачка, ты повесил меня, осторожно и смехотворно, на древе, как Одина,[284] ты дал мне изобрести руны, чтобы зачаровать Саломею — а тем временем породил с помощью моей души червя, блевотину из грязи. Обман на обмане! Проклятое дьявольское жульничество!
279
Поэма Джона Китса «Ода греческой урне» заканчивается строками: «Красота — это истина, истина — красота, — вот и все / Ты знаешь на земле, и все, что тебе нужно — знать».
280
В «Трансформациях и символах либидо» (1912) Юнг утверждал, что в процессе психологического развития индивидуум должен освободить себя от фигуры матери, что отражается в героических мифах (см. гл. 6, «Битва за освобождение от матери»).
281
В «Трансформациях и символах либидо» (1912), обсуждая свою концепцию либидо, Юнг ссылался на космогоническое значение Эроса в «Теогонии» Гесиода, которую он связывал с фигурой Фанеса в орфизме и Камой, индийским богом любви (CW B, § 223).
282
В поздних трудах Юнг придавал значение «энантиодромии», принципу, по которому все превращается в свою противоположность, который он приписывал Гераклиту. См. «Психологические типы» (1921), CW 6, § 708f).
283
По библейской версии потопа ковчег пристал к горе Арарат (Бытие, 8:4). Арарат — дремлющий вулканический пик, прежде находившийся в Армении (теперь в Турции).
284
В северной мифологии Один был пронзен копьем и повешен на мировом древе, Иггдрассиле, на котором он висел девять ночей, пока не изобрел руны, которые дали ему силы.