— Послушай, мать, он ведь мертвый. А мертвый не может ответить, — говорит один из солдат с улыбкой и в то же время с жалостью глядя на Амилу.
— Он мой сынок, кровиночка моя, — говорит Амила, изливая душу. — Нет у меня больше детей. Ничего у меня нет. И дом мой вчера сгорел. Одна я осталась на белом свете! — Амила разражается рыданьями.
Солдаты ни о чем больше не спрашивают Амилу. Автобус мчится со скоростью пятьдесят километров в час. Изредка Амила смотрит за окно, а потом опять склоняется над сыном.
— Куда мне теперь деваться? Возьми меня, сыночек, с собой! Возьми!
Тарахтит мотор. Машину подбрасывает. Мертвый переваливается с боку на бок. Амила низко склонилась над сыном, почти касается его головы.
— Ой, как от тебя кровью пахнет! — восклицает Амила.
Амила срывает с мертвого покрывало и пытается разорвать саван. Но ей это не под силу, чересчур прочная ткань. Старуха воет, словно собака, которую избивают ротанговой плетью. Глаза ее блуждают, губы кривятся, будто от боли. Солдаты бездействуют. Они лишь смотрят на разыгравшуюся перед ними сцену. Постепенно Амилу покидают силы. Всхлипывая, она ложится рядом с мертвым и обнимает его.
Потом, медленно опираясь на руки, она встает и, вперив злобный, сверкающий взгляд в солдат, тычет в них пальцем:
— И вы тоже убивали моего сына! Разбойники! Разбойники проклятые! Вы тоже в него стреляли, кровь его проливали.
Солдаты молчат, словно язык проглотили. Автобус наконец останавливается, дверцу распахивают, но Амила не дает вынести носилки. Тогда один из солдат толкает Амилу, она падает, и носилки спускают на землю.
Амила, плача, вылезает из автобуса и следует за немногочисленной похоронной процессией, которая направляется к воротам с арабской надписью, выведенной золотом. Карел ван Керлинг тоже здесь — он идет последним. Им открывает ворота сторож. Вот и кладбище! Здесь сотни и сотни могил, в которых покоятся люди, некогда ходившие по земле.
Несколько человек, обнаженных по пояс, только что кончили копать могилу, возле нее куча свежевыкопанной глины. Дойдя до места, солдаты опускают носилки на землю.
— Не отдам его! Он один у меня! — кричит Амила, ухватившись за носилки.
К ней подходит ван Керлинг.
— Послушай меня, бабушка, я знаю, у тебя много детей. Дай нам похоронить его. А потом я отвезу тебя домой.
— Ты голландец! Ты тоже стрелял в моего сыночка!
Ван Керлинг качает головой, затем жестом велит солдатам оттащить Амилу. Она вырывается, плачет, потом теряет последние силы и утихает, лишь плечи ее содрогаются от рыданий. А в это время ее сына опускают в могилу. Амила порывается к яме, снова кричит, а тем временем тело исчезает из виду, надежно упрятанное в лахате[90].
— Я хочу туда! Вместе с моим сыночком! — уже охрипнув, кричит Амила.
Но никто ее не слушает. Яму быстро засыпают — кто кидает землю мотыгой, кто прямо руками. Амила больше не вырывается. Не произносит ни звука.
Наконец яма засыпана. На ее месте возвышается теперь холмик. В холмик втыкают два столбика в головах и в ногах. На головном перекладина с голландской надписью, выведенной смолой:
После погребения Ван Керлинг велит солдатам отпустить Амилу. Она с трудом взбирается на могильный холм, и в кладбищенскую тишину врываются ее крики:
— Сааман! Сыночек! Аман!
Люди смотрят на Амилу, не зная, что делать.
Наконец Карел ван Керлинг поворачивается и идет к воротам. За ним следуют солдаты. Уходят и могильщики. Они сделали свое дело.
Амила остается одна.
В безоблачном небе встает солнце. Лучи его беспощадно жгут землю. Жгут свежий могильный холм Скоро полдень. На кладбище ни души. Одна лишь Амила неподвижно сидит под открытым небом, обнимая могильный столб, поставленный на могиле сына. Она жалобно плачет, плачет тихо, почти беззвучно Солнце немилосердно жжет ее полуобнаженное тело, ее ноги, проглядывающие сквозь рваный кайн[91], ее шею, затылок. Она совсем ослабела. В ней едва теплится жизнь. Но вот исчезли и последние ее признаки. Изо рта у Амилы тоненькой струйкой течет слюна.
Амила больше не двигается. Примерно через час на кладбище появляются могильщики с обнаженными спинами, в широкополых шляпах. Они идут вразвалку, болтают. И вдруг натыкаются на распростертую на земле женщину.