Бабушка лежала, чувствуя, как обжигающая боль в груди потихоньку стихает. Она внезапно поняла, что сын расстегнул ее одежду и закрыл рукой пулевые отверстия, одно над грудью, другое под грудью. Его ладони окрасились бабушкиной кровью в красный и зеленый, бабушкина белоснежная грудь тоже окрасилась кровью в зеленый и красный. Пули прошли навылет через бабушкину высокую грудь, обнажив бледно-красные соты молочной железы. Отцу больно было на это смотреть. Остановить кровь из раны не получалось, кровь вытекала, и бабушка бледнела на глазах, тело обретало легкость, словно в любой момент могло подняться на небеса.
Бабушка с довольным видом смотрела на точеное лицо моего отца в тени гаоляна – их совместное с командиром Юем творение, – и яркие картины минувших дней пролетали перед ее глазами, словно резвые скакуны.
Она вспомнила, как тогда, под проливным дождем, ее в паланкине, словно лодке, внесли в деревню, где жила семья Шань Тинсю. По улицам ручьями текла вода, и на ее поверхности плавала гаоляновая шелуха. Когда свадебная процессия добралась до ворот нужного дома, встречать их вышел только сухонький старичок с тоненькой косицей, напоминающей стручок фасоли. Ливень стих, но мелкий дождь продолжал накрапывать. Хотя музыканты играли свои мелодии, никто из местных не вышел поглазеть, и бабушка поняла, что дело плохо. Когда она отбивала поклоны небу и земле, ее поддерживали двое мужчин, одному было за пятьдесят, другому за сорок. Тот, что постарше, и был дядя Лю Лохань, а помладше – один из работников винокурни.
Носильщики и музыканты, мокрые до нитки, стояли посреди лужи и с серьезными лицами наблюдали, как два худых мужика уводят мою румяную бабушку в мрачную боковую комнату. Бабушка ощутила, что от ее провожатых исходит сильный запах гаолянового вина, словно бы они им пропитались.
Пока бабушка совершала поклонения[33], ее голову все еще покрывала та вонючая накидка. Восковые свечи издавали неприятный запах, бабушка ухватилась за мягкую шелковую ленту, и ее куда-то повели. Этот отрезок пути, темный, как самая непроглядная тьма, и удушливый, был полон ужаса. Бабушку усадили на кан. Красную накидку так никто и не снял, поэтому она стянула ее сама. Она увидела, что на квадратном табурете под каном сидит скрюченный парень с лицом, сведенным судорогой, голова у него была плоской и длинной, а нижние веки сгнили и покраснели. Он встал и протянул к бабушке руку, похожую на куриную лапу. Она заорала, выхватила из-за пазухи ножницы и встала на кане, сердито глядя на парня. Тот снова скрючился на табурете. В ту ночь бабушка так и не выпускала ножниц, а плоскоголовый парень больше не поднимался с табурета.
Спозаранку, улучив момент, когда парень уснул, бабушка соскользнула с кана, выбежала из комнаты, открыла ворота и собралась было сбежать, как ее поймали. Тот высохший старикашка с тонкой косицей схватил бабушку за запястье, свирепо глядя на нее.
Шань Тинсю откашлялся, затем сменил злобное выражение на улыбку и сказал:
– Доченька, тебя выдали в нашу семью замуж, теперь ты нам как родная. У Бяньлана вовсе не та болезнь, ты не слушай сплетен. Хозяйство у нас большое, работы много. Бяньлан – хороший мальчик. Ты к нам приехала, теперь дом на тебе. – Шань Тинсю вручил бабушке большую связку медно-желтых ключей, но бабушка ее не взяла.
Вторую ночь бабушка просидела до рассвета с ножницами в руках.
На третий день утром мой прадедушка, ведя за поводья ослика, пришел за моей бабушкой. По традиции нашего дунбэйского Гаоми на третий день после свадьбы новобрачная едет навестить родителей. Прадед и Шань Тинсю пили до самого полудня, только после этого они с бабушкой поехали обратно.
Свесив ноги на одну сторону и покачиваясь, бабушка ехала на ослике, на спину которого накинули тонкое одеяло. После ливня прошло три дня, но дороги оставались влажными, над гаоляновыми полями клубился пар, зеленые стебли, окутанные белыми облаками, напоминали святых. У прадедушки в поясном кошеле позвякивали серебряные монеты. Он так напился, что ноги заплетались, а взгляд затуманился. Ослик морщил лоб и плелся еле-еле, маленькие копытца оставляли четкие следы на влажной дороге. Бабушка сидела на ослике, у нее кружилась голова, в глазах рябило, веки покраснели и опухли, волосы растрепались. Гаолян, который за три дня еще вырос, насмешливо взирал на бабушку.
33
Речь идет о части обряда для новобрачных: молодые должны поклониться табличкам с именами и заслугами предков и изображениям духов неба и земли, а новоиспеченная жена должна была еще поклониться родителям супруга.