— А кочерга-то сгорела!
Потом он снова повернулся к Каркаре и заговорил с ней так, как будто это был Ораз:
— Не плачь, сынок, не плачь. Вот я тебе красивую невестку приведу. Ты будешь спать утром, а она хлеб печь, и воду греть для меня, и все сама будет делать. И нам будет с тобой хорошо…
Каркара не могла больше слушать бред сумасшедшего отца. У нее было такое чувство, точно все несчастья случились именно сегодня: и мать умерла, и брата похоронили…
Проснулся Курбан. Подошел к очагу и сел. Дангатар заговорил с ним:
— Знаешь, племянник, а мне Ораз снился. Ай, это и не сон был. Только я не помню, он ко мне приходил или я к нему. И мы всю ночь разговаривали. Я говорю: "Ты что делаешь?" А он: "Коров пасу. Замучили меня, чтоб рога у них обломались!" Они же глупые, коровы. Что с ними сделаешь! Идут себе куда хотят — и на наши поля, и на поля гаджаров. Для них же все равно — что гаджары, что другие. Они, когда голодные, что хочешь погрызут! А эти негодяи гаджары, ты сам знаешь, за кисть винограда готовы глаза тебе выколоть! У них ни капли нет жалости.
Курбан молча слушал Дангатара, не перебивая его, он понимал, что со стариком случилось что-то неладное, но чем помочь ему, не знал.
Вернулась Каркара с кувшином. Она поставила кувшин в угол, взяла казан вместе с треножником и поднесла его к огню.
Дангатар тем временем придумал что-то новое.
— Доченька, ты мне дай что-нибудь отнести, чтобы поблагодарить.
— Кого ты собираешься благодарить, папа?
— Пойду к Сейитмухамед-ишану, попрошу судьбу мою погадать, а то что-то на сердце у меня неспокойно… Надо будет дать ему за гаданье.
Каркара подумала, что ишан, может, вылечит ее отца, и поэтому быстро с ним согласилась:
— Сходи, сходи к нему, папа.
Она вынула из красного чувала кусок белой ткани, завернула в него что-то и передала отцу. Дангатар засунул узелок под мышку, поднялся на ноги и медленно вышел из кибитки.
Дангатар вошел к ишану, поздоровался. Единственный человек, сидевший там, с удивлением посмотрел на пришедшего.
— Ой, оказывается, ты не ишан-ага? Ну все равно.
Полный, круглолицый человек поднялся на ноги. Это был гость Сейитмухамед-ишана, приехавший из Теджена.
— Если ты старше — то эссаламалейкум! Если младше — валейкум эссалам!
Гость протянул руку Дангатару.
— Я, сынок, и не знаю, старше я тебя или младше…
Гость засмеялся:
— Так ты скажи, ровесник, сколько тебе, вот мы и узнаем…
— Я не знаю… И тебе до этого дела никакого нет.
— Считай тогда, я ничего не говорил.
Гость подумал про себя: "Видать, у этого бедняги не все дома".
— А ишана-ага нет?
Гость решил, что, раз человек пришел к ишану, надо быть с ним на всякий случай повежливее, и поспешно предложил Дангатару:
— Вы проходите, проходите, ишан-ага скоро вернется.
— Тогда я лучше в другой раз зайду.
— Ну, как хотите… Так мы вашего возраста и не узнали. А я подумал, мы ведь и сосчитать можем, вы скажите, какой год у вас?
— Год?
— Ну да, год.
— Наверное, зайца.
— А какого зайца?
— Белого, наверное.
— Такого года не бывает, ровесник.
— Ну тогда, значит, черного.
— И такого тоже года нет.
— Нет? Значит, заяц в два муче[71].
Тут гость не выдержал и рассмеялся:
— Значит, тебе всего двадцать пять, да?
Дангатара обидел его смех.
— И это не твое дело, ровесник!
Дангатар постоял секунду, потом круто повернулся и вышел из кибитки.
А гость поднес руку к бороде и проговорил:
— Эй, тоба, тоба[72], ничему не удивляемся! — После этого гость вернулся на свое место и принялся дожидаться Сейитмухамед-ишана.
Едва утихли звуки послеобеденной молитвы, вокруг крепости стало шумно и многолюдно. Люди шли со всех сторон. Сегодня был день скачек, это событие и собрало столько народу.
Хозяева с гордостью смотрели на своих коней, каждый старался найти в своей лошади то, чего не было в остальных. Вокруг толпились зрители — от самых старых до самых маленьких — и шумно спорили о предстоящих состязаниях.
Погода была нехолодной и безветренной, как раз такой, какая и требовалась для скачек. И тем не менее самые ревнивые хозяева покрывали кошмами своих лошадей, чтобы не дай бог не застудить их. Края кошм спускались до самой земли, и это придавало животным совсем необычный и даже чуть страшноватый вид.
Казалось, царящее вокруг возбуждение передавалось и ленивым ишакам, они усиленно двигали ушами, кричали, как будто тоже готовились состязаться.