Однако многочисленные хрестоматийные истории о «восстаниях волхвов» мало похожи на «национально-освободительную борьбу». Они не выстраиваются в единую систему. Из учебника в учебник кочует история о том, как в 1024 году некие «волхвы» подняли восстание («всташа») в Суздале, князь, «захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил»[19]. Но есть много вопросов. Не очень понятно значение слова «всташа». Возможно, это означает просто «появились», да и восстание двух человек выглядит как-то странно. Активное участие в «восстании» принимала так называемая простая чадь (а была еще «старая чадь») – очень большой соблазн слово «чадь» прочитать как «молодежь». Но если вспомнить события в Киеве, связанные с призванием полоцкого князя Всеслава Брячиславича, то окажется, что чадью называли дружину. Собственно, «требования» восставших не содержали никаких антихристианских лозунгов или требования вернуть «родных богов». Бунт свелся к банальному грабежу зажиточных крестьян и был вызван засухой и последовавшим за ней голодом. Другая известная история о том, как некий волхв стал пророчествовать в Киеве, привлек много народа, но «в одну из ночей пропал без вести», якобы унесенный дьяволом. Другой волхв объявился в Новгороде, где принялся хулить веру христианскую и обещать совершение чудес. Власть новгородского епископа пошатнулась. Он, надев праздничное облачение и взяв в руки крест, призвал новгородцев разделиться на тех, кто верит волхву и верит Богу: «Князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли к волхву». Ситуация разрешилась малой кровью. Князь, спрятав под плащом топор, подошел к волхву и завязал с ним разговор: «А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» – «Чудеса великие сотворю», – ответил ничего не подозревающий богослужитель. Князь вынул припрятанный топор и одним ударом посрамил провидческий дар язычника. Естественно, никакого осуждения такого богословского «аргумента» со стороны автора летописи не следует. «И пал он мертвым, и люди разошлись. Так погиб он телом, а душою предался дьяволу», – удовлетворенно резюмировал христианский монах.
История очень похожа на описанную известным французским средневековым историографом Жаном де Жуанвилем в «Книге благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика» (Livre des saintes paroles et des bons faiz nostre roy saint Looys) (скорее всего, создавалась между 1305 и 1309 годами). Однажды духовные лица и богословы созвали всех евреев некоего восточного города, чтобы научно доказать им истинность христианского учения. Евреи во множестве откликнулись на приглашение. Вот, все-таки не перестаешь удивляться нравам «темных веков»: какие-то «диспуты»… с евреями… Нет чтобы принять закон «о богохульстве» и всех сомневающихся упечь на цугундер! Средневековое духовенство «опускалось» до теологических споров! Впрочем, в данном случае спор получился несколько смазанным. Жуанвиль сообщает о присутствии на мероприятии некоего рыцаря-калеки, участника Крестовых походов, ходившего на костылях. Один прелат вежливо обратился к ученому раввину с вопросом – верит ли он в непорочное зачатие Христа. «Конечно, нет», – ответил раввин. Тогда благочестивый рыцарь, оскорбленный столь богохульным ответом, поднял костыль и сбил с ног раввина, а потом накинулся на остальных неверных, которых обратил в постыдное бегство. О поведении рыцаря донесли Людовику Святому с просьбой сделать ему соответствующее внушение, на что король вынес мудрое суждение:
«Если благочестивый рыцарь – человек ученый и может вескими доводами опровергнуть возражения неверного, пусть спорит честно. Но если благочестивый рыцарь не обладает достаточной ученостью и не может отразить доводы врагов христианства, тогда пусть он положит конец спору лезвием своего доброго меча»[20].
20