2. Канонизация Бориса и Глеба
Характерно, что сами Борис и Глеб были канонизированы под своими княжескими — «русскими» — именами (как впоследствии Ольга и Владимир), хотя вопрос о времени канонизации остается дискуссионным — не в последнюю очередь потому, что восточная (греческая) церковь, в отличие от латинской, не имела формализованной процедуры канонизации, предполагавшей на Западе (с X в.) обязательную санкцию папы. Не случайно летописное сказание (под 1072 г.) о перенесении мощей Бориса и Глеба в новую церковь отдельно повествует о «нетвердости веры» митрополита Георгия в святость князей-мучеников: лишь после отверзания раки Бориса и благоухания, которым исполнилась церковь, митрополит «ужаснулся», признал их святость и отслужил литургию (что может считаться формальной канонизацией).
Существенно, что Борис в «Чтении» Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм, предпочитая умереть на родине:
«Не отъиду, не отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшому сущю; но яко Богу годе, тако будеть. Уне ми есть еде умрети, неже во инои стране».
Этот мотив важен для формирования культа «местных» святых — покровителей Русской земли. Чудеса, явленные при перезахоронении Глеба на Смядыни, на месте убиения Бориса на Льте, наконец, в Вышгороде, где огненный столп был виден над местом погребения мучеников, и многие другие чудеса (в том числе традиционные для средневековой агиографии исцеление немощных, освобождение из темницы невиновных), заставившие митрополита Иоанна переместить раку с мощами из недр земных в саму церковь, не просто демонстрировали святость князей-мучеников. Возникала целая «сеть» почитаемых в связи с деяниями и чудесами русских святых мест, главным из которых стала созданная Ярославом (согласно «Чтению») «во имя святых» деревянная церковь в Вышгороде (ее освящение сопровождалось праздником для «всех людей» и пожертвованием десятины от дани, которую должен был выплачивать, по княжескому повелению, «властелин града»). В «Сказании» Вышгород именуется вторым Солунем — сравнивается с Фессалониками, прославленными культом святого Димитрия: но Димитрий был покровителем лишь одного града, пишет агиограф, обращаясь к Борису и Глебу, «а вы не о едином бо граде, ни о дъву, ни о вьси селении — веси попечение и молитву въздаета, но о всей земли Русьскей!»
Формирование культа Бориса и Глеба как покровителей Русской земли связано с видимым парадоксом. Борис был сыном Крестителя Руси, который упокоился с «праведными», и он избрал самый высокий для христианина сыновний образец. Его предсмертная молитва в «Чтении о святых мучениках Борисе и Глебе» уподобляет его смерть жертве Христа: «Благодарю Тя, Владыко Господи, Боже мой, яко сподобил мя еси недостойного съобыцнику быти страсти Сына Твоего, Господа нашего Иисуса Христа. Посла бо единочадного Сына Своего в мир, его же беззаконьнии предаша на смерть; а се аз послан бых от Отца Своего, да спасу люди от супротивяшихся ему поган, и се ныне уязвен есмь от раб Отца Своего». По словам Федотова, «подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещеного народа»[27]. Но тот же исследователь отметил и парадокс культа страстотерпцев — святые «непротивленцы» по смерти становятся во главе небесных сил, обороняющих землю Русскую от врагов: «Вы нам оружие, земля Русская забрала и утверждение и меча обоюду остра, има же дерзость поганьскую низлагаем» («Сказание о Борисе и Глебе»). Этот парадокс свойствен христианской историософии в целом: человеческая «история», начинавшаяся с грехопадения, отменяется добровольной жертвой Христа — грядет Царствие Божие; русское «княжение мира сего» хуже «паучины» для следующего Христу Бориса. Но земная история продолжается, и это объясняет актуальность для авторов житий и летописцев «ближайшей морально-политической идеи»: по смерти святые осуществляют те деяния, которые не смогли исполнить при жизни — ведь Борис должен был вернуться из похода против «поганых». Вместе с тем святые — покровители княжеского рода. «Сказание» начинается с цитаты из Псалма 111: «Род правыих благословится, и семя их в благословолении будеть» — и продолжается повествованием о русском княжеском роде: «самодержце» Владимире, просветившем крещением русскую землю, сыне Святослава, внуке Игоря, и о его двенадцати сыновьях. Борис и Глеб — небесные воины — «вмешиваются» в земную русскую историю, приходят на помощь своим «сродникам»-князьям, первым из которых был их брат Ярослав. Борис и Глеб не оставили потомков — они были «сродниками», а не предками русских князей: им суждено было стать воплощением единства русского княжеского рода. При их брате Ярославе и его детях создавался культ святых князей, и традиционное наследование от брата к брату, которое признавал «законным» Борис, сам Ярослав заповедовал своим сыновьям.