К весне погода наладилась, но патовая ситуация тянулась до июня, когда дело сдвинулось с мертвой точки — что неудивительно — усилиями Боэмунда. Он был самым опытным и ушлым из князей, и в зимние месяцы, когда сохранялась постоянная опасность того, что к осажденному городу придет подкрепление из Алеппо и Дамаска, товарищи избрали его главнокомандующим. Это была важная перемена в организации похода — до того момента крестоносцы номинально подчинялись Алексею Комнину и следовали духовному руководству епископа Адемара Ле-Пюи. В конце мая Боэмунд доказал, что товарищи не зря возложили на него свои надежды. Как пишет хронист из Мосула Ибн аль-Асир, «когда пребывание франков в Антиохии затянулось, они стали отправлять тайные послания к одному из хранителей башен. Это был оружейник [говоривший по-гречески]».{45}[175] Он-то и станет ключом, которым Боэмунд отопрет Антиохию. Ибн аль-Асир пишет, что звали его Рузбих, но, если верить Ибн аль-Каланиси, это был армянин по имени Найруз или Фируз. Христианский хронист Фульхерий Шартрский записал увлекательную, но, скорее всего, выдуманную историю о том, как Христос трижды являлся оружейнику во сне и наконец убедил его сдать город[176]. Как бы его ни звали и что бы ни стояло за его решением, этот человек изменил ход осады — и судьбу Боэмунда. Обмениваясь с Рузбахом/Фирузом тайными посланиями, Боэмунд обещал ему щедрое вознаграждение за предательство.
2 июня 1098 года Боэмунд сделал свой ход. После полудня большая часть войска крестоносцев помаршировала прочь от города, стараясь убедить защитников Антиохии в том, что осада ослаблена или даже снята. Той же ночью они вернулись: их уже ждала лестница из бычьих шкур, спущенная с одной из трех башен, вверенных охране Рузбаха/Фируза. По сигналу предателя группа отборных воинов взлетела по лестнице вверх. Перебив стражей башни, они принялись кричать «Deus vult!» своим товарищам, ожидавшим внизу. Вскоре ворота города распахнулись, и внутрь, размахивая кроваво-красным стягом Боэмунда, хлынули вооруженные люди. «Подошли все и через ворота вступили в город. Они убили турок и сарацин, где кого нашли», — пишет автор «Деяний франков», лично принимавший участие в штурме[177]. Над Антиохией занималась заря.
Триумфальные вопли, возвестившие о присутствии солдат Боэмунда на крепостной стене, подняли Яги-Сияна с постели. Своих людей он нашел в панике. Паника оказалась заразительной. Эмир подумал, что франки ворвались в цитадель и «исполнился страхом. Приказав открыть городские ворота, он обратился в бегство с тридцатью своими гулямами, — пишет Ибн аль-Асир. — Это было к выгоде франков — если бы он продержался хотя бы еще час, они бы пропали»{46}[178]. Яги-Сиян со своим маленьким отрядом сломя голову поскакал в направлении Алеппо, надеясь спасти если уж не город, то хотя бы свою шкуру.
Он не спас ни того ни другого. Через несколько часов в седле Яги-Сиян «стал горевать и сожалеть, что оставил свою семью, и детей, и всех мусульман». Затем, то ли от сердечного приступа, то ли от теплового удара, он без чувств упал с коня. «Мимо проходил армянин-дровосек. Увидав, что Яги-Сиян при последнем издыхании, он убил его, взял его голову и отнес ее франкам в Антиохию», — сообщает Ибн аль-Асир[179]. Огромную голову с большими ушами и длинной бородой преподнесли франкским князьям в мешке. Это была далеко не единственная голова, отрубленная в ходе резни, начатой крестоносцами и поддержанной взбунтовавшимися христианами из местных. Ибн аль-Каланиси пишет: «Несчетное количество мужчин, женщин и детей было схвачено и обращено в рабство»{47}[180]. Крестоносцы, ворвавшись в город в полутьме раннего утра, убивали всех, кто попадался под руку. Немецкий хронист Альберт Аахенский сообщал: «Земля обагрилась кровью, повсюду лежали трупы убитых… тела христиан, галлов, а также греков, сирийцев и армян — все без разбора». Несколько сотен человек укрылись в цитадели над городом: в единственном месте, до которого не добрались воины Боэмунда. Но в попытках взобраться по крутой тропинке, ведущей к цитадели, многие сорвались в пропасть и «скончались, переломав себе шею, ноги и руки при этом невообразимом и страшном падении»[181].