Пишу я, кстати, чернилами, и рукопись моя в прямом смысле пишется рукой. Это иным смешно, особенно в век всеобщей компьютеризации. Пишу я чернилами с малых лет, и опыт обращения с чернильницами у меня большой, гораздо больший, чем с компьютерами. Я помню еще замечательные чернильницы-невыливайки[6] моего детства, не допускавшие разлития чернил, чернильных пятен на учебниках, партах, столах и детской одежде — к огорчению Некоего, а он и тогда был недалеко, иной же раз просто рядом. К сожалению, чернильницы-невыливайки, это великое изобретение неизвестного гения, ныне исчезли. Да и пишут в школах современные детки не чернилами, а шариковыми ручками или «патронами»[7], повзрослев же, переходят на компьютеры.
Я не хочу становиться поперек прогресса. Конечно же, компьютер есть чудо века, наравне с атомной энергией, генетикой и прочим подобным. Ну, издержки атомного чуда или чуда генетики всем, или почти всем, ясны. Но и издержки компьютеров становятся все более очевидны. Все чаще употребляется сравнение с Големом, восставшим на своих создателей[8]. Особенно это видно в литературном процессе, в компьютеризации черновика, потому что, по крайней мере в сфере духа, «процесс» создания влияет и на мысль, и на чувство. Уже пишущие машинки писателей-журналистов этот процесс начали протезировать, но все-таки еще существовали ошибки, оговорки, вставки, вклейки, еще существовала личность. Еще существовали черновики, еще существовало нарождающееся чувство. В компьютере литературные черновики, по сути, отсутствуют — все стерильно, чисто, безлико, безошибочно.
Дело не только в общеизвестном пушкинском «как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Главное дело не в милых грамматических ошибках, не в гоголевских украинизмах и не в корявостях стиля Достоевского — исчезла графика письма. Черновик, писанный рукой, это ведь не только писание, это еще и рисунок. Как красивы факсимиле страниц Пушкина, Достоевского, Толстого, Гоголя, Чехова... Хоть в рамку вставляй и вешай на стену. Да и органика черновика была иная — интимная.
3
Лев Толстой переписывал черновые сцены по многу раз, и некоторые, поражая своим конечным совершенством, были в вариантах ужасно примитивны, глупы и даже пошлы. Толстой не любил своих текстов, особенно «Войну и мир»[9], измучившую его и расстроившую его нервы, которые он поправил, перейдя на время от художественности к назидательной философии. Но черновики он любил. Так строгий отец не любит своих светских красавцев-детей, подсознательно ревнуя их к жизни, им же данной, не дорожит ими, как дорожат маленькими беспомощными глупенькими детками.
Впрочем, отношения отцов и детей, конечно же, разные и зависят от многих причин. Пушкин писал «Евгения Онегина» 7 лет, 4 месяца 17 дней[10] — и не разлюбил. У Пушкина были хорошие отношения со своими книгами, но, главное, со своими черновиками, потому что он писал легко: не легковесно, а легко. Он углублялся только в отдельные темы, а в целом он был энциклопедист. Пушкин как учитель российской словесности демонстрирует ненужность для писателя, и даже вредность, чрезмерной специализации, специальных знаний, в которые художественная фантазия погружается, как в болотистую топь. Даже невежественность в художественном сочинительстве может быть иной раз полезна, если она обволакивается яркой игрой выдумки, умеющей «играть» подобно пастернаковской игре алмазов: «как играют алмазы, как играет вино...».
Словари, энциклопедии, заемные знания, выжимки, квинтэссенции — вот оружие писателя. Даже и заемные сюжеты, а то и сами заемные чужие тексты, которые Пушкин любил присваивать, подобно Шекспиру, Шиллеру или античным авторам. Но моральное право на плагиат автор имеет лишь в случае, если плагиат этот намного выше подлинника. Ведь сама художественность — это заимствование фактов у бытия, в семейном романе же особо у текущего бытия: заимствование, но без фактопоклонства. «Всамделишняя» литература всегда ущербна и одностороння; может быть, потому писателям «натурального» направления, как Льву Толстому с его «натуральным» биологизмом или Достоевскому с его «натуральным» психологизмом, требовались такие усилия в своих черновиках, чтобы преодолеть власть факта, утяжелявшего и затемнявшего фантазию.
6
Чаще употреблялось название «чернильница-непроливайка», цилиндрическая емкость с конусообразным горлышком, направленным внутрь: такая конструкция предохраняет от выливания чернил при случайном опрокидывании.
7
«Патрон» — заправленный чернилами цилиндрический запасной баллончик для автоматических перьевых ручек.
8
Голем — человек из глины, оживленный каббалистами с помощью тайных знаний. По легенде, голем был создан в XVII веке главным раввином Праги Махаралем Йехудой Бен Бецалелем (1512—1609) для защиты еврейской общины.
9
Из письма Л. Толстого к А. Фету, январь 1871 года: «...писать дребедени многословной, вроде “Войны”, я больше никогда не стану. И виноват и, ей-Богу, никогда не буду».
10
В 1830 году в Болдине Пушкин, окончив IX песнь, подсчитал полный срок создания «Евгения Онегина» и записал: «7 лет, 4 месяца 17 дней», то есть с 9 мая 1823 года (Кишинев) до 25 сентября 1830 года (Болдино).