Был жаркий летний день; тюрьма превратилась в настоящее пекло. В комнатке должника находилась при больной миссис Бангем, поденщица, не принадлежавшая к числу заключенных (она уже отсидела свое), но служившая посредницей между ними и внешним миром.
Она вызвалась отгонять мух и вообще оказывать всяческую помощь больной. Стены и потолок комнаты почернели от мух. Миссис Бангем, дама опытная и находчивая, одной рукой обмахивала больную капустным листом, другой устраивала ловушки для мух из сахара с уксусом в банках, произнося в то же время сентенции ободряющего и утешающего свойства, подходящие к данному случаю.
– Мухи беспокоят вас, правда, голубушка? – говорила миссис Бангем. – Зато они отвлекают ваши мысли, а это вам полезно. В Маршалси ведь больше мух, чем на кладбище, в колониальной лавке, в вагонах для скота и на рынке. Что ж, может они посланы нам в утешение, только мы не знаем этого. Как вы себя чувствуете, милочка? Не лучше? Да, милочка, так и должно быть: сначала будет хуже, а уж потом лучше, правда, милочка? Ведь вы сами знаете? Да, это верно. Подумать только, какой ангелочек родится в тюрьме! Как это мило. Правда, вы ведь рады этому? Да у нас спокон веку не было ничего подобного, милочка… Да что же вы плачете? Ай-ай-ай! – продолжала миссис Бангем, стараясь во что бы то ни стало развеселить больную. – Когда вам готовится такая слава, а мухи попадают в ловушки по полсотне разом, и все идет так хорошо! И ваш приятный супруг, – прибавила она, когда дверь отворилась, – является с доктором Гаггеджем. Теперь, мне кажется, все обстоит благополучно.
Фигура доктора Гаггеджа вряд ли могла внушить роженице мысль о благополучии, но, как бы то ни было, он и миссис Бангем завладели жалкой, беспомощной парой и применили те средства, какие можно было применить за неимением лучших. Доктор больше всего старался поддержать бодрость духа миссис Бангем – это была самая характерная черта в его медицинских приемах – например, таким образом:
– Миссис Бангем, – сказал он, не пробыв и двадцати минут в комнате больной, – сходите и принесите немного водки, иначе вам не выдержать.
– Благодарствуйте, сэр, но я обойдусь и так, – возразила миссис Бангем.
– Миссис Бангем, – заметил доктор, – я нахожусь при исполнении профессиональных обязанностей и не могу позволить каких бы то ни было обсуждений моих действий с вашей стороны! Ступайте и принесите водки, иначе я предвижу, что вы упадете в обморок!
– Я обязана повиноваться вам, сэр, – сказала миссис Бангем, вставая. – Да и вам бы не мешало хлебнуть глоточек; я думаю, что это будет полезно, потому что у вас совсем больной вид, сэр.
– Миссис Бангем, – возразил доктор, – не вам со мной возиться, а мне с вами. Сделайте одолжение, не хлопочите обо мне. Ваше дело – исполнять то, что вам говорят, отправиться и принести то, что я велел!
Миссис Бангем повиновалась, и доктор, заставив ее выпить, подкрепился и сам. Он повторял этот прием аккуратно через час, обращаясь с миссис Бангем очень решительно. Прошло три или четыре часа, мухи падали в ловушки сотнями, и наконец новая жизнь, почти такая же хрупкая, как их жизнь, затеплилась среди этих бесчисленных смертей.
– Премилая девчоночка, – сказал доктор, – маленькая, но хорошо сложенная. Эй, миссис Бангем, у вас очень подозрительный вид. Ступайте сейчас же, сударыня, и принесите еще водки, иначе вам не миновать истерики!
С этого момента перстни стали осыпаться с нерешительных пальцев должника, как листья с деревьев осенью. Ни одного не осталось в тот вечер, когда он опустил что-то звонкое в засаленную ладонь доктора. В то же время миссис Бангем часто отправлялась с поручениями в соседнее заведение, украшенное тремя золотыми шарами [10], где ее хорошо знали.
– Благодарю вас, – сказал доктор, – благодарю. Ваша супруга совершенно поправилась. Все идет как нельзя лучше.
– Я очень рад это слышать и очень благодарен вам, – сказал должник, – хотя я никогда не думал, что…
– Что у вас родится ребенок в таком месте? – продолжил доктор. – Э, сударь, что за важности! Немножко побольше простора – вот и все, чего нам здесь не хватает. Житье здесь покойное: никто к вам не лезет, нет молотка у дверей, которым стучит кредитор так, что у человека душа уходит в пятки. Никто не приходит, не спрашивает, дома ли, не обещает дожидаться у дверей, пока его не примут. Никто не присылает сюда угрожающих писем насчет денег. Раздолье, сэр, раздолье! Я занимался практикой и дома, и за границей, и в военных походах на корабле и, поверьте, не запомню, чтобы мне приходилось когда-нибудь практиковать при таких спокойных условиях, как здесь. Народ везде неугомонный, все хлопочут, все куда-то торопятся, беспокоятся то о том, то о другом. Здесь ничего подобного, сэр! Мы все это пережили, все это проделали; мы попали на самое дно, нам некуда больше падать, и что же мы нашли? Спокойствие. Вот настоящее слово. Спокойствие!