– О, – сказал он, когда Артур рассказал о своем посещении, – очень хорошо! Превосходно! Если он спросит о Панксе, будьте добры, скажите ему, что Панкс пришел. – С этими словами он, пыхтя и отдуваясь, выкатился в другую дверь.
Давнишние, слышанные еще в старые дни, сомнительного свойства слухи насчет последнего из патриархов, носившиеся в воздухе, каким-то неведомым путем всплыли в памяти Артура. Еще тогда, в атмосфере тогдашнего времени, носились какие-то странные толки и намеки, в силу которых выходило, что Кристофер Кесби – только вывеска гостиницы без самой гостиницы, приглашение отдохнуть и быть благодарным, когда на самом деле отдыхать негде и благодарить не за что. Он знал, что некоторые из этих намеков изображали мистера Кесби человеком, способным таить хищнические замыслы в «такой голове», и попросту хитрым обманщиком.
Были и другого рода слухи, изображавшие его тяжелым себялюбивым неповоротливым олухом, который, ковыляя по жизненному пути и сталкиваясь с другими людьми, набрел случайно на открытие, что для житейского успеха и благополучия совершенно достаточно держать язык на привязи, лысину в опрятности и кудри до плеч, и имел настолько смекалки, чтобы ухватиться за это открытие и воспользоваться им. Говорили, будто он попал в управляющие к лорду Децимусу Титу Полипу не столько за свои деловые способности, сколько за свой величаво-благосклонный вид, заставлявший предполагать, что у такого человека не пропадет ни копейки; что в силу той же причины он и из своих жалких притонов извлекал большие выгоды, чем извлек бы другой, с менее внушительной и блестящей лысиной. Одним словом, говорили (все это Кленнэм припоминал, сидя один в комнате), будто многие люди выбирают то, что им нравится, так же, как упомянутые выше скульпторы и художники – свои модели; и как на выставке в Королевской академии [21] какой-нибудь гнуснейший проходимец ежегодно фигурирует в качестве воплощения всех добродетелей за свои ресницы, подбородок, ноги (насаждая таким образом шипы сомнений в груди более проницательных наблюдателей природы), так и на великой социальной выставке наружные качества часто принимаются за внутренний характер.
Вспоминая все эти вещи и связывая их с появлением Панкса, Артур Кленнэм склонялся в сторону мнения (не решая этого вопроса окончательно), что последний из патриархов, действительно неповоротливый олух, все достоинство которого заключается в хорошо отполированной лысине. И как на Темзе видишь иногда неповоротливый корабль, который тяжело спускается по течению, пока не вынырнет откуда ни возьмись черный грязный пароходик, заберет его на буксир и потащит куда следует, так точно и в данном случае громоздкий патриарх тащился на буксире за маленьким, грязным, пыхтящим Панксом.
Возвращение мистера Кесби с его дочерью Флорой положило конец этим размышлениям. Стоило только Кленнэму взглянуть на предмет своей давнишней страсти, чтобы вся его былая любовь разлетелась вдребезги.
Большинство людей настолько верны самим себе, что упорно держатся за старую идею. И если идея не выдержит сравнения с действительностью и в результате явится разочарование, это отнюдь не будет доказательством непостоянства – скорее наоборот. Так было и с Кленнэмом. В дни своей юности он пламенно любил эту женщину, посвящая ей скрытые сокровища своего чувства и воображения. В его безотрадном доме это сокровище лежало, как деньги у Робинзона, бесплодно ржавея в темноте, пока он не излил его перед ней. И хотя с момента разлуки он никогда не соединял представления о ней с настоящим или будущим, как будто она умерла (что и в действительности могло случиться), но фантастический образ прошлого сохранялся неприкосновенным в святая святых его души. И вот теперь, после всего этого, последний из патриархов спокойно вошел в гостиную, говоря: «Будьте добры бросить его и распинать ногами».
Бот Флора.
Флора всегда была высокого роста, а теперь раздалась в ширину и страдала одышкой, но это бы еще ничего; Флора, которую он оставил лилией, превратилась в пион, но и это бы еще ничего; Флора, которая казалась ему очаровательной в каждом слове и каждой мысли, оказалась теперь болтливой и глупой – и вот это было уже слишком. Флора, которая много лет назад была избалованной и наивной, решилась и теперь быть избалованной и наивной. Это было роковым ударом.
Это Флора!
– Я боюсь, – захихикала Флора, тряхнув головкой, – мне просто стыдно встретиться с мистером Кленнэмом, – я знаю, что страшно изменилась и теперь совсем старуха, – ужасно сознавать это, просто ужасно!