Единою ж яздящу ему путем, и узре на некоем сиромахе срачицю издрану худу и въпроси его: "Имаши ли жену?" Он же отвеща: "Имамъ, государю". Он же глагола: "Веди мя в дом твой, да вижю". И узре жену его, младу сущу и здраву, и глагола мужу ея: "Неси ли ленъ сеялъ?" Он же отвеща: "Господи, много имам лну". И показа ему много лну. И глагола жене его: "Да почто ты леность имееши к мужу своему? Онъ долженъ есть сеяти, и орати, и тебе хранити, а ты должна еси на мужа своего одежю светлу и лепу чинити, а ты и срачици не хощеши ему учинити, а здрава сущи телом. Ты еси повинна, а не муж твой, аще ли бы муж не сеялъ лну, то бы мужъ твой повиненъ был". И повеле ей руце отсещи и трупъ ея на колъ всадити[6].
Учиниша же ему мастери бочкы железны; он же насыпа их злата, в реку положи. А мастеровъ тех посещи повеле, да никто ж увесть съделаннаго имъ окаанства, токмо тезоимениты ему диаволъ[7].
Некогда же поиде на него воинством король угорскы Маттеашь; он же поиде противъ ему, и сретеся с ним, и ударишась обои, и ухватиша Дракулу жива, от своих изданъ по крамоле. И приведенъ бысть Дракула ко кралю, и повеле его метнути в темницю. И седе в Вышеграде на Дунаи, выше Будина 4 мили, 12 лет. А в Мунтьянской земли посади иного воеводу[8].
Умершу же тому воеводе, и краль пусти к нему в темницю, да аще восхощет быти воевода на Мунтиянской земли, яко же и первие, то да латиньскую веру прииметь, аще ль же ни, то умрети в темници хощеть. Дракула же возлюби паче временнаго света сладость, нежели вечнаго и бесконечнаго, и отпаде православия, и отступи от истины, и остави светъ, и приа тму. Увы, не возможе темничныя временныя тяготы понести, и уготовася на бесконечное мучение, и остави православную нашу веру, и приатъ латыньскую прелесть. Крал же не токмо дасть ему воеводство на Мунтьянской земли, но и сестру свою родную дасть ему в жену, от нея же роди два сына. Пожив же мало, яко 10 лет, и тако скончася в той прельсти[9].
Глаголют же о немь, яко, и в темници седя, не остася своего злаго обычая, но мыши ловя и птици на торгу покупая, и тако казняше ихъ, ову на колъ посажаше, а иной главу отсекаше, а со иныя перие ощипавъ, пускаше. И научися шити и темъ в темници кормляшесь[10].
Конец же его сице: живяше на Мунтианской земли, и приидоша на землю его турци, начаша пленити. Он же удари на них, и побегоша турци. Дракулино же войско безъ милости начаша их сещи и гнаша их. Дракула же от радости възгнавъ на гору, да видить, како секуть турковъ, и отторгъся от войска; ближнии его, мнящись яко турчин, и удари его единъ копиемъ. Он же видевъ, яко от своих убиваемъ, и ту уби своих убийць мечем своимъ 5, его же мнозими копии сбодоша, и тако убиенъ бысть[11].
Корол же сестру свою взят, и со двема сынми, въ Угорскую землю на Будинъ. Единъ при кралеви сыне живет, а другий был у варадинского бископа и при нас умре, а третьяго сына, старейшаго, Михаила, тут же на Будину видехом, от царя турскаго прибегъ ко кралю; еще не женився, прижил его Дракула съ единою девкою[12].
Стефан же молдовский з кралевы воли посади на Мунтьянской земли некоего воеводского сына, Влада именем. Бысть бо той Владъ от младенства инокъ, потомъ и священникъ и игуменъ в монастыри, потомъ ростригся и селъ на воеводство, и женился, понялъ воеводскую жену, иже после Дракулы мало побылъ, и убилъ его Стефан волосьски, того жену понялъ. И ныне воевода на Мунтьянской земли Владъ, иже бывый чернецъ и игуменъ[13].
Литература
Акты 1846. Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Архивною комиссиею. СПб. Т. 1.
Богданов 1995. Богданов К.А. Деньги в фольклоре. СПб.
Варбанец 1964. Варбанец Н.В. Немецкая брошюра "Об одном великом изверге" — лейпцигское издание 1493г. // Повесть о Дракуле. М. — Л.
Веселовский 1939. Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л.
Востоков 1842. Востоков А.Х. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПб.
Даль 1978 — 1980. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.
Зеленин 1995. Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии: умершие неестественной смертью и русалки. М.
Зимин 1958. Зимин А.А., И.С. Пересветов и его современники. М.
Истоки 1970. Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе / Ред. Я. С. Лурье. Л.
6
Комментарий: "сиромах"
Южнославянское слово "сиромах" — крестьянин, человек из народа, подданный — было распространено в Валахии, что снова указывает на устные рассказы как источник сведений автора "Сказания". К примеру, валашский господарь Лайош Басараб — постоянный противник Дракулы — ходатайствовал перед магистратом города Сибиу за своего подданного — "человека сиромаха" Дмитрия [Сырку 1906: 16].
Что касается самого анекдота, то здесь Дракула демонстрирует привычные качества "зломудрого" правителя. Он устраивает идеальный быт подданных, на этот раз взявшись регулировать рабочие отношения внутри семьи, и одновременно острит, буквально реализуя словесный образ "безрукой" — ничего не умеющей — женщины.
7
Комментарий: "злато"
Убийство Дракулой "мастеров" вызвало у Я.С. Лурье несколько неожиданные "эстетические" ассоциации: "Рассказ <…> перекликался с широко распространенным в мировом фольклоре рассказом о тиране, приказывающем убить или искалечить работающих на него мастеров; такая же легенда рассказывалась впоследствии в России об Иване Грозном и строителях церкви Василия Блаженного" [Истоки 1970: 372]. Однако изготовление бочек все-таки едва ли сопоставимо со строительством замечательного храма, и более адекватным представляется истолкование, связанное с другим фольклорным мотивом, которое к тому же разрешает недоумение, почему именно здесь автор "Сказания" вспомнил о дьяволе.
Дело, вероятно, в том, что эпизод с "мастерами" прямо указывает на колдовские, сатанинские атрибуты воеводы. Согласно фольклорным представлениям, клады прячут разбойники и колдуны, "разбойники используют волшебные предметы, едят человеческое мясо, умеют превращаться в зверей и птиц, им ведомы "запретные слова", которым повинуются люди, животные и предметы <…> Фольклорные грабители не только умеют грабить, они знают, как хранить награбленное. Такое знание доступно не всякому смертному и, судя по фольклорным текстам, есть знание вполне волшебное" [Богданов 1995: 18; ср. также: Зеленин 1995; Соколова 1970]. "По народному поверью, — поясняет В.И. Даль слово "клад", — клады кладутся с зароком и даются тому только, кто исполнит зарок" [Даль 1978 — 1980, 2: 114]. С "демонической" точки зрения достойно внимания, что, согласно румынским преданиям, одной из причин "неупокоенности мертвеца" бывают спрятанные им при жизни сокровища [Gerard 1888: 319]. Действительно, ценность золотых монет и украшений не определяется только их реальной стоимостью: это, как указывает В. Я. Пропп, "утратившие свою магическую функцию предметы из потустороннего мира, дающие долголетие и бессмертие" [Пропп 1986: 297]. В "Сказании" все прямо названо своими именами: автор как бы расшифровывает миф, подчеркивая, что валашский господарь не просто тезка дьявола, но и действует словно колдун, по определению с дьяволом связанный.
8
Комментарий: "король угорскы Маттеашь", "в Вышеграде на Дунаи, выше Будина 4 мили"
Автор "Сказания" здесь неточен. Никакого сражения, судя по всему, не происходило. Разгромленный войском Мехмеда Завоевателя, Дракула — с небольшой свитой — искал в Венгрии убежища, когда был неожиданно схвачен королем Матьяшем Корвином (1458 — 1490), союзником и сюзереном. Новым господарем стал другой сын Влада Дракула — Раду Красивый (1462 — 1473), а Дракуле король инкриминировал предательский сговор с турками. Историки спорят о том, насколько обоснованно было обвинение (напр., Р. Флореску и Р. Макнелли полагают письмо Дракулы венгерской подделкой [Florescu, McNally 1973: 108], в то время как Ф. Бабингер — подлинным документом, см. [Babinger 1953: 223]), но, в любом случае, Матьяш сумел оставить у себя папские деньги, избежав под благовидным предлогом нежелательной тогда войны с Турцией. Зато сведения о "своих", предавших воеводу "по крамоле", историки оценивают как достоверные и свидетельствующие об информированности автора (см. ссылки на румынские источники [Повесть: 29]).
Упоминание о королевском замке Вышеграде, что расположен от Будина (Будапешта) на расстоянии, которое дано в иноземной системе измерения (мили, т.е. приблизительно — версты), соответствует биографической ситуации Курицына как гипотетического автора "Сказания". Будучи посланником в Венгрии, он знал тамошние реалии — в отличие от "анти-мирных" реалий Валахии — и сообщает о них русскому читателю с сохранением местной специфики.
9
Комментарий: "приатъ латыньскую прелесть"
В тюрьме Влад оставался более десяти лет и получил свободу, лишь перейдя в католичество. Авторам немецких печатных брошюр это его деяние послужило поводом к некоторому оправданию Дракулы, соответствуя "распространенному сюжету о злодее (разбойнике, тиране), исправившемся после крещения и покаяния" [Варбанец 1964: 190], что, возможно, объясняет "наличие ее изданий в монастырских библиотеках и в числе книг, принадлежавших лицам духовного звания" [Нессельштраус 2000: 163]. У румын же, напротив того, существует поверье: православный, отрекшийся от своей веры, становится вампиром [Florescu, McNally 1979: 150] (ср. суждение М. Элиаде о том, что "страх перед возвращающимися мертвецами и вампирами" возникал как результат "коллективной паники", "исключительных бедствий вроде эпидемии или краха космической и исторической упорядоченности" [Eliade 1970: 241]; о других причинах появления вампиров и оборотней в фольклоре см. [Свешникова 1997]). Возникновение этого верования, видимо, обусловлено механизмом своеобразной "компенсации": переходя в католичество, православный, хотя и сохранял право на причащение Телом Христовым, отказывался от причастия Кровью, поскольку в католичестве двойное причастие — привилегия клира. Соответственно, вероотступник должен был стремиться компенсировать "ущерб", а коль скоро измена вере не обходится без дьявольского вмешательства, то и способ "компенсации" выбирается по дьявольской подсказке. В XV веке тема вероотступничества была особенно актуальна: это — эпоха наиболее интенсивной католической экспансии. О степени накаленности конфликта свидетельствуют слова Стефана Молдавского, обращенные к Ивану III: "…от двою сторон поганьство тяжкое, а от трех сторон ркучи християне, але мне суть хуже поганьства" [Казакова, Лурье 1955: 388; ср.: Панаитеску 1963: 279]. Именно тогда гуситы воевали со всем католическим рыцарством, отстаивая "право Чаши" (т. е. право причащаться Кровью Христовой, будучи католиками-мирянами), за что их и прозвали "чашниками". Борьбу с "чашниками" возглавлял император Сигизмунд Люксембург, и как раз тогда, когда отец Дракулы стал "рыцарем Дракона", главным противником Ордена были не турки, а мятежники-гуситы [Windecke 1886: 96].
Получается, что зловещая репутация вампира, на которой в 1897г. английский писатель Брэм Стокер построил всемирно известный бестселлер "Дракула", могла складываться еще при жизни валашского воеводы, и если отложилась в рассказах о его жизни неотчетливо, то по той причине, что была "закодирована" на фольклорный манер (см. подробнее [Одесский 1995]). Современники вполне могли видеть в Дракуле упыря, однако следует учитывать, что их представление о вампирах существенно отличалось от нынешнего, сложившегося благодаря литературе "ужасов" и кинематографу и восходящего к романтической и неоромантической литературе, а также к преданиям XVII — XVIII веков. В XV веке упыря считали колдуном, чернокнижником, обязательно заключившим союз с дьяволом ради благ мирских (cм. обзор исторических сведений о вампирах в изд. [Summers 1960; Ambelain 1977]). Такому колдуну-вампиру кровь дополнительно нужна для совершения магических обрядов (ср. рассказ А. Калмета о священнике, который совершал все образцовые грехи — сожительствовал с "воображаемой женой", во время литургии не произносил нужных слов, "для какого-то безбожного употребления сосал кровь детей" [Калмет 1866: 43]). Не исключено, что и "кровавые гекатомбы" Влада Цепеша воспринимались аналогично — колдуну-вероотступнику тем более полагалось быть изощренно жестоким, сладострастно экспериментировать с человеческим телом и кровью. Любопытная параллель есть и в русской литературе: колдун-оборотень из повести Н.В. Гоголя "Страшная месть" — вероотступник, причем именно перешедший в католичество, и он — подобно Дракуле — хранит в земле несметные сокровища.
Женившись на родственнице Матьяша Хуньяди, Дракула в 1476 году — при поддержке Венгрии и Молдавии — вторгся в Валахию с намерением вернуть престол, который с 1474 года занимал Лайош Басараб. До конца 1476 года Влад в третий раз вернул себе контроль над княжеством, захватив Тырговиште. Погиб же он не позднее начала 1477 года.
10
Комментарий: "тако казняше ихъ"
Эпизод носит отчасти "смеховой" характер. Не имея возможности "работать" с человеческим материалом, Дракула переключается на животных, воспроизводя привычные виды казней и пыток: сажает на кол, обезглавливает, сдирает кожу. Вполне последователен — в этой перспективе — переход к ремеслу портного, т. е. дальнейшее (на фоне людей и зверей) упрощение материала, к которому господарь прилагает "мучительские" навыки: "работа" с неодушевленным материалом.
"Звериный" эпизод не имеет аналогов в других версиях истории Дракулы, что примечательно в связи с "венгерской" гипотезой происхождения древнерусского "Сказания". Если автор собирал сведения при дворе Матьяша Корвина, он вполне логично мог узнать и "анекдот", ходивший по "месту заключения" валашского воеводы. Также уникальность "анекдота" позволила специалистам предположить, что Б. Стокер — среди прочих источников — обращался к "Сказанию" [Kirtley 1956; Повесть: 35]. Персонаж его романа "Дракула" — попавший под гипнотическое влияние вампира безумец Ренфилд, — находясь в доме для умалишенных, ставит там неординарные эксперименты, ловит мух, кормит ими пауков, пауков скармливает птицам, а птиц ест сам, что правомерно счесть трансформацией мотива пыток зверей в темнице.
11
Комментарий: "мнозими копии сбодоша"
Согнанный Владом с воеводского престола, Лайош Басараб продолжил борьбу за власть, найдя опору в Турции. Дракула принял вызов. В решительном сражении недалеко от Бухареста он погиб, а его соперник вернул престол. Обстоятельства смерти Дракулы толком не выяснены, и сведения, сообщаемые "Сказанием", практически уникальны. Есть основания предполагать, что "ближние" Влада обратили копья против господаря — как и в 1462 году — по соображениям страха и мести. Правдоподобна и "турецкая" версия: в "Сказании" об этом ничего не говорится, но из других источников известно, что мертвого Дракулу обезглавили и голову послали султану — в Стамбуле ее выставили на всеобщее обозрение. Но при всем том воины Дракулы действовали именно так, как обычай предписывал поступать с вампирами: тело кровопийцы надлежало пронзить острым оружием [Ambelain 1977: 217-221], а голову — непременно отделить от туловища. С этой точки зрения характерна также история могилы Дракулы [Florescu, McNally 1973: 125-127]. Влад был похоронен недалеко от места гибели, в православном Снаговом монастыре, которому его род покровительствовал (согласно местному преданию, на территории монастыря располагалась пыточная тюрьма Цепеша). В 1930-е гг. археологи провели официальное вскрытие могилы, но нашли там только следы осквернения — мусор и кости животного. Зато неподалеку обнаружилась идентичная по размерам безымянная могила, где лежали скелет без черепа и остатки одеяния, подобающего валашскому господарю. Интересно, что первый раз Дракулу похоронили напротив алтаря, а второй — если найденные останки принадлежат ему — под каменными плитами пола, похоже, с той целью, чтобы входящие попирали прах Цепеша. По мнению исследователей, осквернили могилу и "перезахоронили" Дракулу монахи Снагова монастыря, причем — на рубеже XVIII-XIX вв., т. е. как раз тогда, когда румынский поэт Й. Будай-Деляну писал "Цыганиаду". В этой ирои-комической поэме Дракула, возглавив армию цыган, борется с турками, злокозненными боярами и — вампирами [Budai-Deleanu 1967: V, стихи 74-77]. Известно, что Будай-Деляну использовал в поэме фольклорные сюжеты, потому указания на связь Дракулы с вампирами и цыганами особенно важны. Цыгане издревле считались народом мистическим, народом гадалок и колдунов, а в том, что будай-деляновский Дракула не вампир, но противник вампиров, ничего удивительного нет: обычный для фольклорно-мифологического сознания сюжет-"перевертыш" — герой сражается с собственной ипостасью.
12
Комментарий: "со двема сынми", "Михаила, тут же на Будину видехом"
Приведенный пассаж прямо свидетельствует о пребывании автора, сопровождаемого какими-то спутниками, в Венгрии. Это и послужило "внутренним доказательством" при атрибуции "Сказания" Федору Курицыну, который в 1482г. "с своими товарищи" посетил Матьяша Корвина, исполняя поручение великого князя Ивана III договориться "о братстве и о любви" (т. е. о союзе против польского короля Казимира) с венгерским королем [см. подробней: Харлампович 2001: 220-225, 368-368; Повесть: 42-44]. Во время их посольства — "при" них — умер тот сын Дракулы, который находился при епископе города Вардана (или Варадина Великого, ныне — город Орядя в Румынии); только русское "Сказание" сообщает о его кончине. Вообще, насколько можно судить, специалисты не располагают сведениями ни о венгерской жене Дракулы, ни об их детях. Лично видели русские послы в Будине и другого сына Дракулы — Михаила, который позднее, в 1508 — 1509 гг., правил в Валахии, демонстрируя наследственную жестокость. Он остался в истории как Михня Злой.
13
Комментарий: "Стефан молдовский", "Стефан волосьски", "Владъ, иже бывый чернецъ и игуменъ"
Успешно проведя венгерские переговоры, Федор Курицын — на обратном пути в Москву — в 1484г. посетил Стефана Великого, молдавского господаря (1457 — 1504). Показательно, кстати, что информированный автор "Сказания" безразлично именует Стефана то молдавским властителем, то валашским. Видимо, в отличие от Молдавии, с которой у Руси складывались тесные отношения (дочь Стефана — Елена Волошанка — выйдет замуж за наследника Ивана III), Валахия оставалась страной несколько легендарной, "анти-мирной".
Очевидно, при дворе Стефана, давнего (и почти верного) союзника Дракулы, автор "Сказания" почерпнул дополнительные сведения о валашских воеводах. Влад Монах, о котором идет речь в "Сказании", — это брат Дракулы, благодаря активнейшему содействию Стефана Великого взошедший на престол Валахии (1481, 1482 — 1495). Автору, вероятно, важно закончить повесть о "зломудром" воеводе эпизодом с его "достойным" преемником — государем-расстригой, женившимся на вдове убитого предшественника.
Итак, "Сказание" прежде всего специфично тем, что основано на сведениях, собранных за границей, вдобавок, может, за границей и создавалось. "Русский посол, приехавший до августа 1485г., — суммирует исторические факты Я. С. Лурье, — имел полную физическую возможность написать это произведение на основе устных рассказов, услышанных во время пребывания в Будине, Варадине и Молдавии. Задержанный в 1484г. в Белгороде (Аккермане, т. е. в Турции. — М. О.), посол получил и вынужденный досуг для письменных занятий" [Повесть: 44].
Относительная пространственно-временная приближенность автора "Сказания" к описываемым событиям отразилась и на лексике: опираясь на "анекдоты", которые рассказывали иноземцы (или в иноземной среде), он в собственном тексте сохраняет иностранные слова ("поклисарь", "сиромах"), а также — сталкиваясь с неразрешимыми переводческими трудностями — прибегает к "потенциальным словам", к словотворчеству ("зломудрый"). Не удивительно, что "Сказание" до определенной степени достоверно.
Но важно учитывать, что автор, описывая Валахию, сведения собирал в Венгрии (и, возможно, в Молдавии). Валахия оставалась для него "незнаемой" страной. Что не компенсировалось даже конфессиональной общностью: католическая Венгрия в "Сказании" зримей и понятней, чем православная Румыния. Более того, Валахия прямо мифична, ведь автор ориентировался на устные "анекдоты", в которых информация "кодировалась" по фольклорно-мифологическим законам.
Румыния изображена сказочным — вне каких-то особых "этнографических" подробностей, без имени столицы — государством, где реализована утопия "грозного" царя. Короче говоря, Валахия — это страна Дракулы и "дракулических" (вроде Влада Монаха) воевод, а Дракула — демонический государь со всеми подобающими атрибутами, жестокостью, остроумием, даром колдуна.
Образ Дракулы отнюдь не формулируется как альтернатива привычному на Руси образу властителя. Правдоподобней здесь другая логика, напоминающая позднейшие сочинения Пересветова. Дракула — повелитель "анти-мира". Его кровожадную изощренность европейцы воспринимали в качестве некой восточной экзотики, абсолютно неуместной в "цивилизованной" державе. Когда Джон Типтофт, граф Уорчестер, вероятно, наслушавшись об эффективных "дракулических" методах во время дипломатической службы при папском дворе, стал сажать на кол линкольнширских мятежников в 1470 году, его самого казнили за поступки — как гласил приговор — "противные законам данной страны" [Florescu, McNally 1973: 4]. Но у "аномального" государя есть чему поучиться. Государю "нормальной" Москвы, к примеру, не худо бы освоить навыки "грозного" — жестокого, но справедливого — управления [Одесский 2000: 9-11]: что получалось у "зломудрого" Дракулы, еще краше смотрелось бы на Святой Руси.