Александра Харви
Кровная месть
Посвящается Пэт, которая предложила мне, когда я скучала в девятилетнем возрасте: «Почему бы тебе не написать какой-нибудь рассказ?»
ПРОЛОГ
Англия, 1795 год
Если бы Изабо Сен-Круа знала, что этот канун Рождества будет у нее последним, то взяла бы себе третью порцию сливового пудинга.
Но она просто старалась обходить гостиные. Изабо прежде и вообразить не могла, что в комнатах может быть так людно и душно, но когда сказала об этом Бенуа, тот только рассмеялся и посоветовал ей дождаться лета, когда город накроет смог.
— Не думай, что я ничего не замечаю, chou[1],— суховато произнес он.
Бенуа был высок, худ и обладал ошеломляющими усами. В дни революции Францию покинуло такое множество красивых джентльменов, что теперь каждый состоятельный дом в Лондоне мог похвастать французским шеф-поваром. Неважно, что почти все эти шефы дома не умели даже сварить яйцо. Здесь они вполне справлялись с делом.
— Mais non[2]
— Ну-ка, маленький кусочек пирога!
Бенуа подал Изабо тарелку и вилку. Это был традиционный пирог трех королей, который пекут на Рождество в каждом французском доме. Изабо с жадностью набила рот. Когда она взяла второй кусок, ей на зуб попался сухой боб, запеченный в пироге. Она обсосала с него глазурь и положила находку на тарелку.
— Вуаля! — усмехнулся Бенуа.— Я так и знал, что боб достанется тебе. Теперь ты королева ночи!
Он выдернул вилку из руки Изабо, несмотря на ее сопротивление. Она ведь еще не облизала сахарные крошки с серебряных зубцов!
— Ты должна танцевать до самого рассвета. Иди!
Изабо соскользнула с деревянного табурета, понимая, что дольше ей не удастся прятаться от празднества. Это было бы грубостью с ее стороны, а у нее имелось немало причин быть благодарной своему дяде. Ей ведь было не так-то легко украсть столько денег, чтобы хватило на переезд в Англию, а дядя вполне мог отослать ее прочь, когда она наконец добралась до его дома. В конце концов, он ведь никогда раньше ее не видел. Она была дочерью его брата, давным-давно жившего на чужбине, покойного и далекого, с которым они перестали общаться еще до рождения Изабо. Если бы не дядя Оливер, или Оливер Сен-Круа, как его называли здесь, она провела бы это Рождество точно так же, как предыдущее: пряталась бы под навесом кафе, надеясь, что кто-нибудь из горожан проникнется духом Рождества и купит ей что-нибудь поесть. Если нет, она вытащила бы несколько монет из чьего-нибудь кармана и купила бы еды сама. Каждому приходилось учиться делать то, что необходимо, чтобы выжить на узких улочках Парижа в дни великого террора.
— Иди-иди! — подтолкнул ее Бенуа.— Я требую, чтобы ты нашла какого-нибудь симпатичного молодого человека и пококетничала с ним.
Изабо и вообразить не могла такого юношу, который заметил бы ее даже в том прекрасном белом шелковом платье, которое было теперь на ней. Она все еще ощущала себя тощей, голодной, перемазанной грязью. Она не имела даже смутного представления о том, как люди танцуют. Девушка чувствовала себя уверенной лишь в том, что касалось кражи съестного или поиска наилучшей крыши, где можно спрятаться, когда начинаются очередные беспорядки.
Она заставила себя выйти из кухни, с ужасом думая о десятках гостей наверху, пугавших ее. До Парижа Изабо жила в огромном фамильном поместье в сельской местности. В их доме были мраморные полы и шелковые диванчики. За домом располагались виноградники, где она могла есть ягоды до тех пор, пока пальцы не становились пурпурными. Но потом ее родителей арестовали...
Разве страх перед рождественским балом можно было сравнить с ужасом перед гильотиной?
Изабо пробралась в ту гостиную, где гости собрались для полуночной трапезы. Ее дядя воспользовался шансом и ударился в свои любимые детские воспоминания о рождественских вечерах под тем предлогом, что это поможет его племяннице почувствовать себя уютнее. Только он никого не обманул. Все видели, как его волновало приготовление тарталеток и шампанского для друзей. Оливер стоял у большого камина, украшенного ветками можжевельника и белыми лилиями, доставленными из оранжереи. На нем был жилет цвета ягод остролиста, с трудом застегнувшийся на объемистом животе.
— Вот и она! — возвестил Сен-Круа.
Изабо сосредоточилась на том, чтобы удержать на лице улыбку и не наступить на подол своего платья, а также постаралась не вытирать о юбку вспотевшие ладони. В общем, заниматься чем угодно, лишь бы не замечать любопытных и жалостных взглядов, сопровождавших ее.