И в «Записках из подполья», и в «Бобке» одна и та же поразившая воображение картина: очень близкая той, какую нарисовал Панаев.
Конечно, все эти подробности могли быть сообщены Достоевскому очевидцами. Но в тексте они «оформлены» как личное впечатление.
Нам неизвестно ни о каких петербургских похоронах (в 40-е годы), в которых принимал бы участие автор «Бедных людей».
Куда он направился от Яновского в тот майский полдень – после того, как принёс роковую весть? Преследовал, терзал ли его вопрос – пойти или не пойти? Во всяком случае, и то и другое решение могло стать причиной нагрянувшего вскоре припадка.
В ночь, полагаем, с 28 на 29 мая 1848 г.
Смерть Белинского была для него потрясением: может быть, не меньшим, чем первое их знакомство. Пожалуй, никто более не играл в его жизни такой громадной и исключительной роли. Белинский навсегда останется «вечным спутником» своего – на тридцать три года пережившего его – современника.
Но отложился ли этот образ в художественной памяти романиста?
Однажды, рассматривая иллюстрации к «Идиоту», мы вдруг испытали странное чувство. Почудилось, что в облике князя Мышкина проступили чьи-то знакомые черты…
Трудно сказать, входила ли такая трактовка в творческие намерения иллюстратора – Ильи Глазунова или же перекличка возникла случайно – под влиянием, скажем, малоизвестного портрета Белинского работы художника Н. Аввакумова (1941). Как бы то ни было, персонажи Аввакумова и Глазунова разительно схожи [79]. Не будем вторгаться в зыбкую область бессознательного (которое у художников, как известно, еще бессознательнее, чем у простых смертных). Признаем лучше, что для сближения «тихого князя» Мышкина с «неистовым Виссарионом» имеются некоторые основания.
Вглядимся внимательнее.
«Я увидел, – говорит И. С. Тургенев о своей первой встрече с Белинским, – человека небольшого роста, сутуловатого, с неправильным, но замечательным и оригинальным лицом, с нависшими на лоб белокурыми волосами и с тем судорожным и беспокойным выражением, которое так часто встречается у застенчивых и одиноких людей…» Но вот собеседник заговорил – «и всё лицо его преобразилось… привлекательная улыбка заиграла на его губах и засветилась золотыми искорками в его голубых глазах, красоту которых я только тогда заметил». В «Идиоте» Лев Николаевич Мышкин описан следующим образом: «…роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с лёгонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные… Лицо… приятное, тонкое и сухое, но бесцветное…»
Эти описания можно, пожалуй, поменять местами. Особенно если к перечисленным Тургеневым «структурным» деталям добавить ещё известные по другим воспоминаниям и по портретам.
«Я не видел глаз более прелестных, чем у Белинского», – говорит Тургенев. Не заимствованы ли «большие, голубые и пристальные» глаза князя Мышкина у его возможного (осмелимся это сказать) прототипа? Но сопоставима не только внешность. Сопоставимо и поведение. Дело даже не в том, что князь, несмотря на свой титул, человек несветский, что он порой диковат и неловок, что, наконец, совершенно в духе Белинского, он разбивает в гостях китайскую вазу. Дело в более глубоких аналогиях.
И князь Мышкин, и Белинский – оба они моралисты и проповедники. Оба преображаются, когда речь заходит о дорогих им предметах.
«Князь даже одушевился говоря, лёгкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь по-прежнему была тихая». Тут, конечно, есть и отличие. Белинский, по словам Достоевского, волнуясь, «взвизгивал».
Сразу же после написания «Идиота» его автор особенно резко отзывается об уже канонизированном Белинском. Не был ли образ «положительно прекрасного человека» предвосхищающей компенсацией – тех обвинений, которые уже повисли на кончике авторского пера?
«Смеялся он от души, как ребёнок, – говорит Тургенев и добавляет: Невозможно себе представить, до какой степени Белинский был правдив с другими и с самим собою…»
Детскость, открытость, непосредственность, прямота, чистота помыслов и житейская наивность – все эти качества в высшей степени присущи как «первому критику», так и далёкому от изящной словесности князю.
…В том же «Идиоте» Аглая Епанчина с чувством декламирует пушкинское стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный…» В сознании героини Дон Кихот, «рыцарь бедный» и князь Мышкин – фигуры родственные. Но Белинский, в свою очередь, родствен с ними со всеми. Он тоже беззаветно предан «прекрасной даме» – русской литературе.
79
Ср.: Лит. наследство. Т. 55. С. 369 и: