Шаррас с самым неприязненным видом покусывал кончик усов.
— Подозрения, мадам, на хлеб не намажешь…
Но что это значило на самом деле?
Шаррас пошел куда глаза глядят. Париж, чистый, как будто принарядившийся, но печальный, постепенно выходил из оцепенения. По опустевшей, благородных очертаний площади Согласия проехала стая серо-зеленых грузовиков. Огромное красное полотнище с черной свастикой в белом круге посередине реяло над Бурбонским дворцом[117]… Белокурые солдаты в мрачно-зеленых мундирах, перепоясанных кожаными ремнями, фотографировались у подножия обелиска…
У входа в отель «Крийон» Шаррас еще издалека заметил оживление, что-то вроде церемониального военного смотра без публики. Офицеры в высоких сапогах, лощеные, грудь колесом, приветствовали странных персонажей с яркими отворотами мундиров, в высоких, точно петушиный гребень, фуражках, совершая целый ряд механических движений: правая нога вперед, рука вскинута, шея вытянута; и вдруг эти марионетки застыли навытяжку перед толстяком в огненно-красных галифе, пока он медленно высвобождал свой слоновий зад из открытого автомобиля. «Они опьянены милитаризмом. Хотел бы я перенестись на десять лет вперед, чтобы посмотреть, какое похмелье их ждет…» Шаррас предпочел не задерживаться в этом средоточии господства победителей.
Два здоровенных постовых в сопровождении молоденького унтер-офицера в высоких сапогах, с серебряным знаком орла на правой груди, с красной повязкой и в каске, похожей на перевернутый котелок, уставились на прохожего в кепке. «Боятся, как бы я не оскорбил их, помочившись перед ними на тротуар. Я не такой идиот…» В конце Елисейских Полей высилась в легкой дымке Триумфальная арка. «Триумфы — та еще шутка», — подумал Шаррас. Мимо прошли праздные солдаты вермахта в полицейских фуражках и окинули его холодным, но без враждебности взглядом голубых глаз. «Эти шутить не будут. Осторожнее. Такая пехтура выполнит любой приказ». На улице Риволи продавец газет, кривоногий, с лицом, точно вылепленным из мягкой глины и приплюснутым кулаком, предлагал «Победу», главный редактор Гюстав Эрве[118]… «Для названия газеты это нечто! — заметил Шаррас. — А у вас случайно нет «Пинка под зад» с последними новостями?»
— Нет, — осторожно ответил кривоногий, — хотя тираж такой газетенки был бы огромным… Но скоро начнет выходить «Пари-Суар»[119].
Шаррас купил листок, чтобы материально поддержать торговца, и тут же выбросил его, разорвав и скомкав…
У Ансельма Флотта за стойкой обсуждали последние новости: перемирие, запрошенное Петеном, освобождение пленных через две недели, предстоящую демобилизацию, окончание войны[120]… Некоторые посетители, глубоко подавленные, не могли прийти в себя. «И что? Разве нельзя было воевать в Центральном массиве? Разве мы нигде не могли удержаться? Американцы наверняка бы вмешались в последний момент…» Ансельм следил за интонациями, словами, взглядами, чтобы никого не задеть своими репликами, которые должны звучать весомо — ибо он-то все понял, и в кассе у него уже лежат немецкие марки, валюта твердая. А ответственность за свое дело — прежде всего. Он наставительно произнес:
— Я лично считаю, что честь спасена[121], это главное. Франция выполнила свои обязательства, она сражалась за Польшу, за Данциг, за англичан, сделала все, что могла, с тем вооружением, которое у нее было. Но ведь плетью обуха не перешибешь? Когда партия проиграна, не надо упорствовать, нужно расплатиться и вновь взяться за работу.
Скромный посетитель из категории сотрудников больших магазинов разволновался настолько, что пролил на стойку зеленоватый коктейль из своего бокала:
— А англичане? Они-то продолжают воевать!
Ансельм Флотт заметил, что все потрясены и подавлены. И произнес резко:
— Англичане, о-ля-ля! Да больших эгоистов свет не видывал. Прежде всего, наплевать им на нас. Потом, им повезло оказаться под защитой Ла-Манша. В-третьих, а что они противопоставят немецкой авиации? Уверен, через три месяца они запросят пощады! Что бы они делали без нас в 14-м? Англичане никогда не были солдатами. Финансистами — да, плутократами — да, ожидовленными к тому же. Им надо, чтобы другие за них сражались. Нет уж, спасибо. И потом, буду с вами откровенен. Я испытываю облегчение. Европе нужен порядок. Раз уж мы не сумели сами навести его у себя, этим займутся фрицы. Шкурники, демагоги, вездесущие жиды, прочие негодяи — Бог знает, откуда они у нас взялись, но, к счастью, большинство из них свалило из Парижа, чутье у них неплохое; так вот, Адольф разберется с ними, он это умеет. Нацисты не глупее и не хуже любого из нас, достаточно поглядеть на них. Так что я говорю: заключим мир, и побыстрее, возместим убытки и вновь примемся за работу, так будет лучше. Нужен порядок, а мы об этом забыли. Я-то не забыл, меня это прямо до глубины души возмущало, уж поверьте мне.
118
Эрве Гюстав (1871–1944) — французский политический деятель, начинал как социалист, во время Первой мировой войны перешел на национал*патриотические, а затем фашистские позиции. — Примеч. пер.
119
«Пари-Суар» («Вечерний Париж») — самая массовая в 30-е гг. (тираж 1.8 мли. экз. в 1939 г.) французская ежедневная газета. Возобновила выпуск при оккупантах, после освобождения Фракции в 1944 г. запрещена — Примеч. пер.
120
Перемирие было запрошено маршалом Петеном 17 июня 1940 г., заключено 22 июня на условиях Германии, боевые действия прекратились 25 июня. Подавляющее большинство французских военнопленным оставалось в Гермаиии до нонца войны, лишь немногие были обменены или сумели бежать. — Примеч. пер.
121
Здесь и далее персонаж излагает основные штампы петенистской пропаганды — Примеч. пер.