Загремел замок, луч электрического фонарика прорезал мрак точно прожектор, в его слепящем свете кобуры и кепи медленно зашевелились в океанском иле. Среди обрывочных теней нарисовался острый нос и сверкающее пенсне Карпа, и Мюрье услышал собственное брюзжание: «Что еще? Уже на расстрел, банда мерзавцев?» Карп, исполняющий обязанности полицейского комиссара, рассыпался в извинениях: «Сам господин префект мне рекомендовал…» и т. п. «Знаете, здесь у вас полно блох», — заявил Фелисьен Мюрье, поднявшись со скамьи. «Поверьте, я очень сожалею, — пустился в объяснения Карп. — Кредиты, выделенные на дезинфекцию помещений…» и т. п. Поэт подумал, что иногда полная дезинфекция возможна лишь с помощью динамита.
— Ладно, ладно, я отправляюсь домой, давно пора. Попрошу вас снабдить чистящими средствами этих глупых молодых людей, которым неосмотрительно раздали нарукавные повязки и оружие.
Глупые молодые люди толпились в узком коридоре. Проходя мимо камеры девиц, Мюрье увидел в окошке глаза цвета морской волны. Он остановился, следом за ним остановились и его исполненные почтения сопровождающие. «Добрый вечер, красавицы мои. Не горюйте… Могу я вас попросить, господин комиссар, передать за мой счет этим прелестным особам папиросы, бутерброды и горячего кофе?» — «Ну конечно, месье Фелисьен Мюрье…» Сине-зеленые глаза воскликнули: «Спасибо, толстячок, ты такой душка… Только папиросы английские».
Слабый фиолетовый свет фонаря у входа в комиссариат под еще более блеклыми звездами высветил силуэт автомобиля. Двое мужчин вежливо попросили Фелисьена Мюрье проследовать с ними для краткого, но совершенно необходимого разговора в 17-е или 317-е бюро. «Лишь бы только в вашем бюро не было блох…» Мужчины не ответили. Машина пронеслась по улицам города, мертвого уже тысячу лет, углубилась под сень деревьев, элегантно обогнула статую какого-то генерала, окруженную темными фигурами, призванными олицетворять его славу, и остановилась перед неразличимым во тьме фасадом. Внезапный яркий свет в холле особняка ослепил Мюрье, в зеркалах лифта он увидел свой измятый галстук, несвежий воротничок рубашки, бледное и припухшее лицо, двойной подбородок, покрытый щетиной, словно свиная шкура. 7-е или 327-е бюро оказалось маленьким салоном в стиле Людовика XV, украшенным акварелями, из мебели — диван и стол, покрытый стеклом. Маленький портрет Гитлера на камине между подсвечником и несколькими томиками серии «Плеяда»[162]. Мюрье опустился на диван. Вошел майор Аккер в мундире. Лишь усевшись за стол, он поприветствовал поэта кивком головы.
— Месье Мюрье, сожалею, что вынужден допрашивать вас. Не стану скрывать, что дело может оказаться крайне серьезным. Поверьте, лишь из восхищения вами как писателем я добился, чтобы предварительное следствие поручили мне, хотя такого рода дела не входят в мои обязанности.
Мюрье разжал руки с каймой под ногтями.
— Мы словно играем дурную пьесу, месье Аккер. Я стучу в дверь торговца дровами и углем, меня хватают, обыскивают, бросают в грязный клоповник, привозят сюда в час, когда порядочные люди спят крепким сном, — я хочу сказать, в час, когда поэты любили бродить по улицам и здесь не было могущественной армии, чтобы им помешать… Это полный идиотизм, и извинений приходится ждать только от короля Убю. А знаете, месье Аккер, вы постарели за эти несколько недель. Трудная работа у победителей…
Но, глядя на нервно барабанящие по столику пальцы немецкого офицера, его пепельно-серый цвет лица, мешки под глазами, печальный и отстраненный взгляд, Фелисьен Мюрье понял, что бьется впустую и это может оказаться опасным. Его папироса потухла, он жевал ее кончик, не зажигая. Ну опасно — и что?
— Сейчас не время для шуток, месье Мюрье. Закон военного времени однозначен. Мне дорога ваша жизнь, представьте себе. Убедительно прошу отвечать мне четко, откровенно по возможности, взвешивая каждое слово, если, увы, вам придется защищаться. Тогда лучше подумайте. Какие у вас отношения с неким Огюстеном Шаррасом?
— Но… Никаких.
Аккер устремил на поэта каменный взгляд.
Мюрье рассказал о рассвете 14 июня над Сеной близ моста Сюлли, о встрече в бистро «Веселое утро», о нескольких словах, которыми обменялся со славным пожилым человеком, Огюстеном Шаррасом. «Вот и все. Мои собратья, литераторы и прочие писаки — не стану скрывать от вас, месье Аккер, — сейчас весьма раздражают меня. Нередко они слишком глупы и трусливы — вы это прекрасно знаете. Мне хочется видеть другие физиономии, славные плебейские лица, простые и смелые. Не знаю, что мог сделать этот Шаррас, но я был бы счастлив распить с ним бутылочку…» Аккер слушал и наблюдал — проницательный, но не как следователь, а как образованный человек, много читавший психоаналитиков, для которых имели значение оговорки, интонации, мимика, движения пальцев.
162
Престижная книжная серия, выпускаемая издательством «Галлимар», в которой публикуются классические произведения французской литературы, снабженные обширным справочным аппаратом. —