— Я очень тебе благодарен, ты знаешь.
— Да ладно, не стоит…
Друг был высок и худ, немного сутул, робок, несмотря на обманчиво твердое выражение лица. Слабохарактерный, скорее добрый, потому что противостояние другим утомляет. Блестящий, но поверхностный ум, «ни капли воображения, бесплодная смоковница», по мнению Мюрье. Ленивый эгоист, жена его бросила, любовница эксплуатировала, не любя («наверняка фригидная…»), взрослые дети, занятые своими семьями, позабыли о нем. Он еще писал, прозрачным до бесцветности стилем, эссе о моралистах XVII века. Страдал болезнью печени, боялся смерти. «Готов дать сто су тому, кто покажет мне хотя бы одну читательницу твоих опусов… Это не лечится…» Эссеист внезапно повернулся к нему, порывисто, точно юноша:
— Ты знаешь, где находится остров Пасхи?
— Черт… Ну, примерно…
— Хотел бы я уехать туда… А каждый вечер торчу в баре «Желтый остров». Мы все неудачники, старина… Иди в дом, говорю тебе.
Мюрье хотелось сказать ему что-нибудь дружеское, одну из тех банальных с виду фраз, которые потом вспоминают долго, ибо в них звучит искренность; но вместо этого спросил обеспокоенным тоном, сам себя устыдившись:
— Дружище… У тебя случайно не осталось несколько «голуаз»[237] времен президента Лебрена?[238]
Лицо эссеиста исказила гримаса удивления, и он стал похож на африканского идола:
— Ты всегда был оторван от реальности, Мюрье. Мой садовник сушит листья и смешивает их с табаком из окурков. Вонючая смесь, но для трубки сойдет.
Эссеист открыл дверцу машины. И внезапно уставился себе под ноги, ему показалось, что под ними пустота, кротовая нора, ведущая к центру земли… И сказал:
— Мне было легче вынести поражения на фронте, чем теперь нехватку табака… Это бесит меня. Если бы ты знал, какой он пройдоха, мой верный садовник. Наладь с ним отношения… Рекомендую его тебе… До свидания!
Хлопнула дверца машины. Зачихал мотор… Скорчив недовольную гримасу, Мюрье подумал: «Старый эгоист! Тебя-то карточная система явно не застала врасплох. Наверняка у тебя где-то припасены пачки «кельтских» и «житан», ты их куришь один в своей спальне, закрыв окна и двери, как иные мастурбируют…» (Да что я об этом знаю? Откуда такие низменные догадки? Желание курить, еще одно унижение.)
Мюрье выбрал себе комнату на втором этаже, с широкими окнами (море и небо), обставленную светлой деревянной мебелью, с коврами и статуэтками… Некоторые думают, будто понимают абстрактное искусство, динамичную или динамическую скульптуру — лучше сказать, взорванную динамитом. На маленькой подставке черного дерева стояло произведение этой школы, испускавшее в разные стороны латунные щупальца, на которых крепились белые и черные полукружья. Оно называлось «Северное сияние». Мюрье мрачно усмехнулся и, внезапно разозлившись, отправил статуэтку в ссылку в пустынный зимний сад. Картины на стенах он оставил, так как они не бросались в глаза. Надел шлепанцы и домашнюю рубашку, почитал Достоевского и Стивенсона, выкурил, закашлявшись, вонючую смесь садовника, действительно гадость, послушал пластинки с хорошей музыкой… «Черт возьми, хорошо здесь… Правильно он улетел из своего гнездышка, старый паяц… Если бы пришлось видеть каждый день его рожу! Я не выйду больше отсюда, буду жить как отшельник…» Но все же помедлил перед окном — море бессмысленное и великолепное — и прошептал: «Париж… Париж… Эта война…»
Было ясное утро, легкое марево над морем разливало покой. Мюрье слушал Генделя, когда вошла служанка без возраста:
238
Лебрен Альбер (1871–1950) — французский государственный деятель, последний президент 111 Республики. Смещен в результате конституционного переворота 10 июля 1940 г. —