— Господин комиссар, я должен немедленно сделать важное заявление.
Трамблен окинул его скучающим взглядом. Он презирал испанцев, хоть и слегка побаивался. За них вступается куча всяких комитетов, им вроде бы покровительствует мексиканская дипмиссия, с ними никогда не поймешь, имеешь ли дело с шофером бывшего министра или с бывшим министром, который сам был в прошлом шофером, они связаны между собой в какую-то мафию, способную здорово вам навредить. Этот, черт бы его побрал, с виду красавец парень, с честной физиономией, не похож на злодея, но наверняка один из pistoleros[244] НКТ[245]…
— Говорите, что у вас там? Короче!
(Это «короче!» должно было продемонстрировать, на чьей стороне сила и власть.)
— Primo, если меня будут бить, я не отвечу ни на один вопрос. Secundo, если меня будут бить, я рано или поздно кого-нибудь здесь прикончу, так или иначе. Это все.
— Мы не дикари, — ответил Трамблен не поведя бровью. — Я руководствуюсь За-ко-на-ми и постановлениями Пра-ви-тель-ства.
— …не слишком это удобно, — пробормотал Ортига, ободрившись.
— Замолчите. Будете отвечать, когда вас спросят.
Ортига не боялся физической боли; в драке удары только подстегивали его, от них закипала кровь, по нервам словно пробегал ток, но это не ослепляло его, а, наоборот, придавало какую-то животную точность реакции, не зависящую от разума. Но для него непереносима была мысль о том, что его, связанного, беззащитного, станут избивать и пытать, — безумное унижение, жалкое бессилие, когда чувствуешь себя несчастным ребенком, который может только плакать и плакать, но, если ты не хочешь потом себя презирать, ты должен не отступать ни перед чем, не лезть на рожон, не рисковать по-глупому жизнью, лишь бы хоть немного приглушить жгучий стыд.
Перед Трамбленом на столе лежали фотографии, и он умел ждать. Гадалка специально медлит, прежде чем раскрыть карту, предвещающую вашу судьбу. Трамблен коллекционировал фото находящихся в розыске и за восемнадцать лет службы собрал их четыре тысячи триста двадцать семь, систематизированных по выражению лиц, — это увлечение служило усладой для его ума. «Знаете ли, у меня душа психолога, я мог бы писать романы. В одной фотографии можно увидеть целую жизнь, угадывать слова, жесты, цвет нижнего белья, все что угодно!» Трамблен размышлял об этих лицах, рисуя цветы и морские виды, поэтому его акварели, которые он никому не показывал, были лишены природной чистоты, словно вышли из-под кисти пьяного или морфиниста. Он внимательно вглядывался в черты красивой женщины по имени Эмильен-на, разыскиваемой за кражи в универсальных магазинах, или матроны с двойным подбородком и сальным взглядом, торговки наркотиками. Ему казалось, что старик с кривым носом (преступления против нравственности, рецидивист) едва заметно шевелит губами. «Узнаете вы кого-нибудь из них?» — рассеянно спросил он Ортигу. Ортига склонился над перевернутыми фото, постарался рассмотреть их и искренне ответил: «Нет». Кончиком пальца Трамблен придвинул к нему антропометрическую фотографию, лежавшую в середине.
— А этого вы тоже не знаете?
«Только не побледнеть и не задрожать», — подумал Ортига, узнав Мориса Зильбера, ужасно выглядевшего, с распухшими губами и отечными веками, с черной щетиной, пятнающей подбородок, исхудалого, с безжизненным взглядом. Мориц словно говорил ему: «Вот что они со мной сделали, дружище…» Внизу номер: 15-25-35К и дата.
— Не знаю, — произнес Ортига.
— Как только у вас хватает наглости! — мягко сказал комиссар Трамблен.
— Хватает. Но я не знаю этого человека. У него больной вид.
Понимая, что большего не добьется, Трамблен, возможно, сделал бы еще попытку, из профессионального интереса. Но тут вошел агент и вполголоса сообщил о деле, которое нужно уладить безотлагательно, то есть до прихода коллег: одну барышню схватили с поличным, когда она занималась незаконной спекуляцией, то есть договаривалась о продаже килограмма кофе в зернах со склада итальянской комиссии по перемирию. Трамблен, привычный к такого рода делам, улаживал их благосклонно и с выгодой для себя. Барышня пообещает соблюдать законы и заберет половину своего кофе — условия известны заранее… Ортига подписал краткий протокол допроса и сразу же был отправлен под арест. Сегодня люди садятся в тюрьму так же, как в поезд или машину. Это ничего, лишь бы были шансы оттуда выбраться. Ортига считал, что его — довольно высоки. У него было неопровержимое алиби на тот вечер, когда месье Гаден повстречался с неким силуэтом.
245
Национальная конфедерация труда — испанский анархо-синдикалистский профсоюз. —