— Месье Бирсо прав, — сказал Ардатов. — Россия такая большая. После XIII века никому не удавалось ее завоевать… Сомневаюсь, что лучшие армии смогут дойти дальше Урала.
— Для авиации горы не имеют значения, — заявил Жантоль. — Спорю, что Япония тоже нанесет удар, и как следует, можете мне поверить.
В отношении Японии Жантолю, очевидно, можно было верить. Радио передавало глупую любовную песенку.
— Во всяком случае, — поддержал Гофрен, — у фрицев будет полно дел под Москвой, чтобы обращать лишнее внимание на Францию. Мы от этого только выиграем.
— Они у нас последнее вино отберут для своих раненых в России, — насмешливо заметил Бирсо, — вот увидите.
— Это будет только справедливо, — произнес Жантоль, — ведь они сражаются за нас.
Бирсо беззлобно смерил его взглядом:
— А мне справедливость без винца и картошки не больно-то нравится. И вообще, послушать вас — так обхохочешься.
«Хватит, господа, хватит, прошу вас…» — быстро вмешалась мадам Эмма. Ардатов тихо ушел из гостиницы. Сегодня он переночует на скамье у Огюстена Шарраса. Русских действительно начали преследовать и задерживать: их выискивали в канцеляриях и центрах размещения с помощью бывших офицеров императорской армии, так или иначе связанных с Geheimstaatspolizei[255]. Эти белоэмигранты, осведомители всех полиций на свете, говорили по-английски, по-чешски, по-сербско-хорватски, по-турецки, некоторые бывали в Китае, иные — в Эфиопии, они наживались на знании дна двух десятков столиц, мира ночных кабаков, шантажа, терроризма, такси, казачьих хоров, азартных игр… Никогда не забудут они окаянные годы, 1917,1918,1920,1921, бегство из Новороссийска и Севастополя, лагерь в Галлиполи[256], эмиграцию в Мукден, нищету Шанхая и Менильмонтана[257], имена погибших однополчан, неистовство прошлых битв. Теперь они как никогда близки к реваншу. Через полгода они вернутся в Москву и Петербург, получат обратно власть и землю, очистят старую Россию от цареубийц! Если бы Ардатов попал к ним в руки, он не протянул бы и двух недель.
Он выправил себе удостоверение личности французского гражданина с учетом слабости и автоматизма памяти: нужно было по возможности сохранить прежние инициалы и дату рождения. Доктор Сильвестр Ардато, почему бы нет? Сильвестр напоминал ему далекое прошлое, допотопные времена. Под этим именем его знали в Тифлисе в 1904 году, когда он по поручению Боевой организации следил за резиденцией царского наместника; он жил тогда в розовом домике у подножия горы Давида-Гареджи и ходил пить кахетинское вино к татарам из Чугурети…[258] Узнал бы он себя теперь на фотографии тех давних времен?
Он вспоминал о себе как о другом человеке. Тогда он был худым и мускулистым, не задумывался о том, что рискует жизнью, был уверен, что никогда не состарится; мысль о том, что справедливая революция может отворить врата немыслимого ада, сформулируй ее какой-нибудь извращенный ум, показалась бы ему хуже чем святотатственной — антинаучной. Мысль о том, что вместо наступления разумно организованного общества он за свою долгую жизнь увидит две мировые войны и еще неизвестно, что будет дальше, — отбила бы у него тогда желание жить. Кале, должно быть, достаточно разрушен, чтобы указать его как место жительства, которое вряд ли возможно проверить. Фальшивые документы, выглядящие даже лучше настоящих, поскольку были тщательно отделаны, могли выдержать лишь поверхностную проверку; только профессионалы по изготовлению фальшивок, безупречно подготовленные шпионы и хитроумные маньяки способны изготовить бумаги, не вызывающие ни малейших подозрений. Ардатов довольствовался тем, что есть… Пристальный интерес вызывают, как правило, люди призывного возраста. «А у меня возраст государственного деятеля, — говорил Ардатов, — то есть возраст, достигнув которого, люди считаются уже ни на что не годными…»
Вокруг него сгущалось одиночество. Курт Зеелиг сидел в тюрьме в Касабланке, за морем — одним шансом на выживание больше. Отныне наши шансы измеряются морями, океанами, континентами — но и этого недостаточно. Туллио, выданный итальянским властям, сумел отправить письмо из пьемонтской тюрьмы — переданное через снисходительных надзирателей за небольшую плату; то ли они только притворялись фашистами, то ли начали сомневаться в фашистской идеологии.
256
В окрестностях этого турецкого города в 1920–1923 гг. стояли лагерем эвакуировавшиеся из Крыма остатки белых армий. —