— Моего сына взяли в плен на линии Мажино без боя… Верите?
— Вот черт! — искренне воскликнул Шаррас. — Простите, вы, быть может, католик…
— Мы в Пюисеке все католики из поколения в поколение, кроме семьи камизаров[276], которые ничем не хуже других, но есть от чего ругаться, черт подери!
Мутный сидр, который они пили, как нельзя лучше подходил к их невеселому разговору.
— Ваш сын тоже в плену?
— Да, — ответил Шаррас, чтобы угодить собеседнику, даже не сознавая, что лжет.
Он получил все необходимые сведения. «Рассветное озеро — идеальное место, чтобы о тебе позабыли… Даже в Пюисеке мы бы подохли от скуки, если б не понимали, как нам повезло оказаться здесь. Рассветное озеро на холме, там все заросло, стены обрушились, крыши прохудились, в развалинах живут летучие мыши… Рассветное озеро существует и не существует. Никаких продовольственных карточек, разве что попросить их в окружном управлении, а туда топать и топать. Вот так-то, сударь мой».
Стены, сложенные из больших камней, примыкали к отвесной скале. Дырявая крыша держалась, в камине была тяга, но огонь разжигали лишь ночью, и то когда не светила луна. В дождь крутые тропки превращались в ручьи. С высоты открывался вид на окрестности, а вокруг — заколдованный лес. Анжела обустроила большую комнату. Якоб Кааден смастерил табуретки. Фламандец Йорис вырыл гигиеническое отхожее место и обнес его невысокой каменной стеной; сооружение получило название «Цитадель-100». Лоран Жюстиньен устроил тайники для оружия под рукой. Время от времени он надолго пропадал и возвращался похудевшим, веселым, рассказывал забавные истории, приключившиеся с ним во время вылазок, о сути которых не говорилось ни слова. «Мне везет как победителю лотереи, знаете. Вот только приз всегда уплывал у меня из-под носа. Можно подумать, большой куш срывают одни невезучие! Всякий раз доигрываешься до того, что получаешь пустышку вместо золотых часов». («Впрочем, золотые часы у меня были, и такого я никому не пожелаю…»)
Огюстен Шаррас тоже иногда отлучался; однажды он вернулся вместе с Жюльеном Дюпеном. Население Рассветного озера понемногу росло, и от этого в доме становилось уютнее. Появился местный паренек Крепен со своей подругой Крепиной, они принесли постельное белье и большое зеркало в резной позолоченной раме. Крепина ждала ребенка, но они говорили: «Мы поженимся, когда наступит мир, и прежде надо сделать сбережения. Какой смысл расписываться, пока нет ни кола, ни двора». Крепина, крепкая, круглоголовая, с распущенными волосами, никогда не сидела без дела: она сновала вдоль ручейка к источнику с ведрами в руках, чтобы набрать воды, становилась на колени перед ключом, где тонкие струйки стекали по фиолетовым камням. Она готова была всем услужить, лишь бы избавить Крепена от мобилизации, трудового лагеря, работы в Германии, проклятой войны без войны.
Из соседнего департамента тайными тропами пришел Корниль, маленький, с оливковой кожей, выглядевший гораздо старше своих двадцати лет, все подмечавший своим острым внимательным взглядом. Однажды утром он появился из чащи, с добрым охотничьим ружьем за плечами и двумя тушками куриц, перевязанными веревкой. Все встревожились. Допрос, учиненный Лораном Жюстинье-ном и Якобом Кааденом, не сбил его с толку. «О вас в нашем краю ничего не известно, потому я и пришел. Я браконьер, исходил здесь все окрестности вдоль и поперек, второго такого, как я, не найти. Я сказал себе: Корниль, это храбрые ребята, они поймут, что на тебя можно положиться. И вот он я, готовый на все что угодно…» В его искренности сомнений не возникло, ему позволили остаться, решив испытать при первой же возможности. Убежище стало домом для находящихся вне закона, теплым и уютным, вечерами в нем тихо горела свеча, а обитатели несли стражу неподалеку круглые сутки.
276
Так в Севаниских горах по традиции называют протестантов, от лангедокского camiso — рубашка, которые носили участники протестантского восстания в 1702–1705 гг. — Примеч пер.