Так или иначе, французские руководители сделали свой выбор, кто-то не согласится с ним, но его можно понять. Потому что в войне они защищали не только родину, но и республику, демократию и свободу. Нам не дано знать, как сложился бы ход войны в случае принятия ими иного решения и удалось ли бы выполнить его вообще: историк имеет дело с неизменной данностью прошлого и выход за ее рамки привел бы его в область предположений и гаданий. Но именно во имя свободы и демократии сражались с нацистами борцы Сопротивления во Франции и за ее пределами. И в том числе и их заслуга в том, что после победы над фашизмом во Франции, в значительной части европейских стран и в самой Германии республика была восстановлена и сохраняется поныне, а свободы и права человека признаны общечеловеческими ценностями.
Юлия Гусева
Лоретте, Влади и нашему другу Нарсисо, товарищам по исходу
I
Угрозы
Все обрушивается не сразу. В разворошенном муравейнике остаются уголки почти мирные; и муравьям там может казаться, что в их вселенной жизнь продолжается как обычно. Так и парижская улица — назовем ее улицей Неаполитанского Короля, — расположенная в старом квартале, над которым века миновали с королевской невозмутимостью, ничуть не изменилась и не изменится, должно быть, еще долгое время.
Большинство домов на ней построено в конце XVII или начале XVIII века. Они видели вельмож в пудреных париках, обитателей роскошных особняков, и кареты, ехавшие в сторону Лувра. Позднее высокие и мрачные буржуазные дома слышали немало рассуждений о прибылях Ост-Индской компании и предсказаний о затеях Джона Ло[5]. Мостовая хранит отзвук шагов секционеров, шедших на штурм или на защиту ратуши[6]. Тогда улица была центром зажиточного квартала, который предпочитали умеренные революционеры, рядившиеся в кровожадность, — или форумом для мелкого люда, взволнованного речами Жан-Поля Марата. Сент-Антуанское предместье близко, но еще ближе — спокойная улица Вольных Горожан и благородная площадь Вогезов, бывшая Королевская. Борьба, запечатленная в книгах, наполнила эти камни воспоминаниями, но тщетно пытались бы вы воскресить их в умах, озабоченных исключительно мелочными делами настоящего. «Да что мне до того, что маркизы и санкюлоты водили тут хороводы вокруг костров? — скажет вам месье Ансельм. — Моё дело — овощи…»
Кажется, даже свет скупо отмерен этим домам и их обитателям; хмурые дни здесь невыносимо тоскливы, когда небо слегка проясняется, все обретает мертвенную, грязноватую бледность, солнечные дни четко разделяют улицу надвое. Ломаная линия раздела начинается на высоте шести этажей и проходит неправильной диагональю по потрескавшейся стене «Страхового общества Метрополь», где за несвежими шторами покоятся тайные разочарования и потери пятнадцати семейств. И вдруг обрушивается каскадом бледного золота, неуловимого, весело искрящегося, на лоток зеленщика на краю тротуара. Но никого не заботит этот радостный дождик света — у людей слишком много других забот. И все же им становится лучше. «Хорошая сегодня погода, мадам». — «И правда, месье. Вы не поверите, невралгия меня почти отпустила…»
Солнце здесь совсем другое, чем в богатых кварталах близ Булонского леса[7]. Невольно возникает мысль, что оно дружит с богатством; может, не такая уж выдумка алхимиков слова о том, что золото — солнечный металл.
При всем том на улице Неаполитанского Короля и в соседних переулках золота больше, чем солнца. Это сплошь мелкие и средние состояния, недостаточные — хотелось бы большего. Они прирастали осмотрительно, потихоньку, неведомыми путями, порою возникали из сточных труб и до сих пор пованивают нечистотами. Со временем золото оборачивалось тусклыми символическими бумажками — иные засаленные, иные лживо изукрашенные.
Но в основном здесь преобладает торговля — скромная, но более чистая, менее гнусная, но тем сильнее уязвимая. По ночам улицами Рамбюто, Риволи, Тюрбиго текут к Рынку потоки органической материи, начинающей потихоньку скисать. Только между Севастопольским бульваром и площадью Бастилии фабрики и мануфактуры снабжают своей продукцией больше всевозможных мастерских, чем звезд на небе в ясную ночь. Лавочки столь же монотонно разнообразны, что и человеческие лица; и лица свидетельствуют о душах лавочников и торговцев.
Есть лавки-ловушки, манящие, точно пещеры сокровищ. Они предлагают сто тысяч рубашек горемыке-прохожему, у которого нет смены белья, побрякушки, перед которыми замирает точно прикованная девочка-подросток, мечтающая об украшениях голливудской Шахерезады, и незаметный тип, прикидывающий возможный риск и прибыли ловкого ограбления. Старьевщики развешивают на плечики габардиновые пальто, хранящие призрачные очертания прежних владельцев и вполне пригодные для маскировки. На пороге литовские евреи ждут, сами того не ведая, ужаса грядущей катастрофы. Аптека лекарственных трав мадам Саж соседствует с торговлей требухой месье Луи Лам-прера. Его лавка-пещера окрашена в цвета свернувшейся крови с невообразимыми оттенками потрохов, от серовато-розового до желто-фиолетового. Туда ходят бедные домохозяйки и таинственные одинокие старушки, которые, наверное, никогда не были молодыми… Пещеру Саж, зеленовато-сумрачную и пропахшую сомнительными травами, посещают чаще всего беспокойные дамы не первой молодости и влюбленные девушки в надежде на помощь: «Есть же такая трава, чтобы с этим покончить, мадам Саж, ну должна же быть?!» Нет, к сожалению, такой травы, что уничтожила бы в утробе зародыш человеческого существа; но мадам Саж будет рада помочь, не без выгоды для себя, ей известны всякие штучки, зонды, микстуры, пилюли, уколы. «Скажете, деточка, что неудачно упали с лестницы». За психологической помощью мадам Саж направляет клиенток к Нелли Тора, хорошей ясновидящей, чуть подальше, дом 16, рядом с отелем «Маркиза».
5
Ло Джон (1671–1729) — шотландский финансист, в 1720 г. генеральный контролер финансов Франции. Организовал массированную эмиссию ничем не обеспеченных бумажных ассигнаций, что привело к банкротству королевского банка и разорению вкладчиков. —
6
Аллюзия к государственному перевороту 9 термидора (27 июля 1794 г.), когда часть парижских секций (кварталов) поддержала Робеспьера и городские власти, а другая часть — заговорщиков. —