Два потока человеческой магмы, столь плотных, что, казалось, не способны ни шелохнуться, ни рассосаться, застыли на платформах станции «Данфер-Рошро» — остатки наэлектризованных толп, чье молчание, тихое пошаркивание, внимательные глаза, напряженные затылки, плечи, согнутые под тяжестью ноши, свидетельствовали при всей их неподвижности о лихорадочной спешке. Наплыв людей заставил покачнуться и без того переполненный поезд.
Ардатов, сам не ведая как, подхваченный резким встречным движением, едва не потеряв свой элегантный сверток, превратившийся в бесформенный тюк, почти вбежал с толпою в переход между станциями, где два потока человеческих муравьев спешили в разные стороны, не глядя друг на друга.
«Это последние часы, — думал Ардатов. — Не будет ни боя, ни бомбежек, ничего, ничего, только конец…»
Над площадью Данфер-Рошро царило бледное спокойствие опустошения. Таковы некоторые полотна Де Кирико[52]. Высокие, залитые солнцем пустые аркады высились над пустотой, геометрически правильная площадь казалась затерянной в городе одиночества. Темный человеческий силуэт растворялся в ней, его движения поглощала неподвижность камней и воздуха, который мог бы быть кристально прозрачным, но навсегда сгустился над странными образами, что вобрал в себя. Маленький человеческий силуэт возвещал трагедию, коей нет ни имени, ни предела, и ее смутное предощущение омрачало чистые цвета дня. Эта женщина с фигурою египтянки — лишь отпечаток неведомого, но явного страдания. Мрачен огромный бронзовый лев, небо нежно голубеет, подернутое молочной дымкой. Торжественность памятника наводит на мысль о катафалке. Прилегающие проспекты и бульвары, без машин, с редкими прохожими, похожими на темные зернышки, катящиеся мимо закрытых витрин магазинов и кафе, — геометрические линии в пространстве. Здания высятся над ровным асфальтом. Париж затих, утратил свою душу. Никого у входа в катакомбы! Официант в черно-белой униформе выплыл словно призрак из ресторана на углу Орлеанского проспекта. Он стоял, скрестив руки, глядя в пустоту под бледным небом, и ждал, глаза его тоже были пусты. Такие глаза без зрачков бывают у некоторых статуй.
Ардатов пересек площадь и направился к тихому и мрачному бульвару Араго. Из-под сени каштанов навстречу ему танцующей походкой вышел негр в светло-сером костюме. Его гибкие движения словно следовали приглушенному ритму ночных тамтамов. Молодой, с прекрасной черной кожей, он жевал стебелек красной гвоздики, свешивавшейся с уголка рта. Под мышкой он нес картонку. Надо было действительно видеть этого негра, явившегося от стены казненных[53] на край бледного парижского небытия, чтобы понять символический смысл момента. Приблизившись к Ардатову, негр поприветствовал его широкой улыбкой, не выпуская из зубов красной гвоздики, и остановился перед ним. Если бы он сказал: «Месье, дальше прохода нет, запрещено», — Ардатов не удивился бы. Но негр произнес:
— Продаю красивые картины, месье, очень красивые современные картины!
Из его приоткрытой картонки выглядывали нарисованные на серой бумаге большие фантастические бабочки с женскими или звериными глазами на крыльях. Мясистые моллюски, выползающие из абсолютно белых раковин, терзали брюшки бабочек.
— Я уезжаю, — беззаботно сказал негр, — я художник. Мне нужно вернуться на Антилы. Денег нет. Купите.
Глаза его весело блестели. Ардатов дал ему сто франков и извинился, что ничего не понимает в современной живописи. «Жалко, — протянул художник. — Я мог бы вам объяснить…» Они с улыбкой распрощались. «Счастливого пути!»
Деревья, росшие у стены тюрьмы, образовывали как бы аллею зачарованного парка, ведущую в никуда. Живые на ее сером бездушном фоне, они смягчали впечатление, которая она производила, — ножа гильотины, воздвигнутого между землей и небом.
В окрестностях Сайте было много небольших кафе, где столовались тюремные охранники. На них наложила угрюмый отпечаток долгая работа взаперти; их жизнь проходила в длинных коридорах, залитых грязноватым светом, в манипуляциях со связками больших блестящих ключей, в равнодушном и незаметном наблюдении за заключенными через дверные глазки… Их постоянное хождение придавало улице унылый вид, даже в летние воскресные дни, когда по лазурному небу спешили, точно к первому причастию, белые облачка, похожие на игрушки ангелов. Бистро пребывали в сытой дремоте. Должно было случиться нечто невообразимое, чтобы вечером туда заглянула какая-нибудь веселая и порочная девушка с фигуркой подростка, затянутой в полупрозрачный шелк, или посетители, которые, презрительно кривя губы, обменивались краткими фразами на арго; чтобы произошла драка; чтобы от взглядов двоих вспыхнула искра любви или ссоры… В такие заведения могли зайти освобожденный узник, охваченная тоской девушка, носящая передачи своему мужчине, старый приятель кого-то из заключенных, водитель крупного жулика или адвокат, но по утрам или после обеда, в часы, когда ничего не случается. И они чувствовали себя неуютно перед пустой цинковой стойкой, под хмурыми взглядами агентов тюремной администрации, играющих в триктрак.
52
Де Кирико Джорджо (1888–1978) — итальянский художник-сюрреалист. Излюбленная тема его творчества — фантастические безлюдные города. —
53
На бульваре Араго у стены тюрьмы Сайте до конца 30-х гг совершались казни — Примеч. пер.