Дернов выкладывал ему все, что накопилось в его душе за эти полгода, с лета. Либерализм — раз. Беззаботность относительно периодической смены маршрутов движения пограничных нарядов, сроков их высылки и мест выставления — два. На местах расположения нарядов вытоптанные лежбища образовались. Машины, доставляющие наряды к местам службы, идут с зажженными фарами и останавливаются для высадки без всякой маскировки — три. Водители не применяют даже таких простейших маневров, как ложное передвижение по участку — четыре.
Он перевел дыхание. Ему надо было остановиться хоть на несколько секунд, чтобы ничего не забыть, ни пятого, ни шестого, ни седьмого... Так вот, пятое: надо вводить тактику «двух направлений» поиска, особенно на «вероятках»[3]. Шестое: неправильно истолковываются некоторые положения Курса стрельб — помнится, солдаты не начинали огонь, пока не вышли из леса, а лес — тоже место возможного боя, особенно здесь. Седьмое... — Он снова остановил себя. Очевидно, подумал Салымов, седьмое касается лично меня. Хотя о либерализме он уже сказал в самом начале.
— Седьмое — это вы, Василий Петрович. Я понимаю: возраст, заботы, даже несчастье... и в то же время не могу понять. Извините.
— Все?
— В основном все. Остаются мелочи, но это уже несущественно.
Салымов долго молчал, постукивая пальцами по столу, а Дернов отошел к окну и закурил, даже не спросив разрешения у капитана, хотя он никогда не курил в его присутствии. Он сделал это механически. Ему тоже надо было успокоиться.
— Ну что ж, — сказал наконец Салымов, — принимаю почти все. В умении видеть недостатки вам не откажешь. А теперь я скажу о ваших — согласны?
— Да, конечно...
— Так вот, Владимир Алексеевич, — повернулся к нему начальник заставы. — За двадцать-то с лишним лет службы я повидал всякого. И ваш характер для меня тоже не открытие, не новость. Как там у вас, в училище, на практике было? Составление психологических характеристик? Вот и у меня есть ваша психологическая характеристика... Так, написал в свободную минуту.
Он вынул из ящика стола и протянул Дернову листок бумаги. Почерк у Салымова был аккуратный, бисерный, буковка к буковке, и на листке не было ни единой помарки.
«Характер: резкий, нетерпимый, — начал читать Дерпов. — Требования Уставов и порядка несения службы не объясняет, а вдалбливает при помощи окрика. Способности: выдающиеся. Память: отличная. Помнит каждое свое распоряжение и неуклонно проверяет в установленное время. Отношения с подчиненными: неровные. Причина: отсутствие индивидуального подхода к людям...»
Дернов оторвался от чтения и усмехнулся:
— Кстати об индивидуальном подходе, Василий Петрович. Я тут просмотрел все служебные карточки и увидел ваши сплошные поощрения. А за что? Двадцать восемь — за выполнение хозяйственных работ и шесть — за отличное сбережение оружия. То есть за то, что солдаты обязаны делать без всяких поощрений. Но это так, к слову.
Он продолжал читать, уже бегло, не вдумываясь в смысл слов, пригнанных буковка к буковке. Будто это было написано не о нем, а о другом, вовсе не интересном ему человеке, по случайности оказавшемся тоже офицером и с той же фамилией — Дернов. И, дочитав до конца, до выведенной с предельной тщательностью подписи, протянул листок Салымову.
— А это для вас, — сказал тот. — Хотите — киньте в печку, хотите — сохраните на память.
— Сохраню, — сказал Дернов. — Только как же мы будем теперь работать вместе, Василий Петрович?
— Да так вот и будем, — вздохнул Салымов. — Если бы мы могли выбирать себе командиров или заместителей!.. У вас все, Владимир Алексеевич? Будем считать разговор оконченным?
— Да, — сказал Дернов. — Я хочу только, чтобы вы поставили в известность о нем начальника политотдела. Пусть все будет действительно до конца...
Салымов заметно поморщился. Вот это уж никак не соответствовало его желаниям. Ну, поговорили, ну, не очень-то приятным был разговор — на этом и надо было кончить. Конечно, Дернов не хочет ничего сообщать сам начальнику политотдела — и правильно! Будет похоже на жалобу или склоку.
— Это обязательно? — спросил Салымов.
— Я привык верить партии, — сказал Дернов.
— Хорошо, — кивнул Салымов. — Я сообщу о нашем разговоре полковнику Шарытову.
Офицеры штаба и раньше часто приезжали на заставу, и Татьяна знала многих. Полковника Шарытова она видела тоже раза три или четыре, и он сразу понравился ей какой-то особенной, интеллигентной мягкостью и спокойствием. Поэтому она не поняла, когда Дернов сказал ей с тревогой: