- У него есть эти счета, в чёрном блокноте, сколько мы ему должны за проживание здесь, за еду, даже за электричество. Так что, если ты выступаешь так себе и хочешь отсюда освободиться, ты ему платишь, упрашиваешь своих родителей, от которых ты сбежал, чтобы уплатили за тебя, берёшь у друзей, воруешь у старух на улицах, у маленьких детей, пока не заплатишь ему всё до копейки, и тогда он согласен тебя отпустить. – Она прикурила сигарету и глубоко затянулась. – Теперь, если ты действительно чего-то стоишь, ты отсюда так быстро не выйдешь. Потому что у него, у Песаха, есть такие счета, что тебя от него прокурор не вытащит. Он тебя на краю света догонит. Были случаи.
Парень с диким взглядом, подумала Тамар. Выступающие кости на суставах его пальцев.
- А этот парень с гитарой, этот Шай, он стоящий, да?
- "Парень с гитарой", говоришь! – Шели подмигнула ей, но, увидев её лицо, сразу же посерьёзнела. – Он лучше всех. Он действительно стоящий. Даже в его состоянии он выше всех на голову. Ты его слышала. Но некоторое время назад было дело, он пытался угнать машину Песаха. Его новую "Мицубиши".
- Чтобы убежать?
- Не знаю. О нём только слухи ходят. Говорили, что он врезался в стенку, в какой-то забор, разбил "Мицубиши" капитально, и теперь он – узник Сиона, пока не выплатит за неё, – она выпустила длинную струю дыма, - до конца его жизни, конечно.
Тамар лежала, уставясь в потолок. Кто знает, где она была в день той аварии, и разве может быть, что в ту минуту, когда Шай врезался на машине в стенку, она сидела, например, с Иданом и Ади в "Ароме" и громко высасывала айс-шоко со дна стакана.
- Знаешь, что я думала, когда ты пела? – мягко спросила Шели.- Что у тебя всё идёт изнутри. Из самой глубины. Нет, правда – я смотрю на тебя уже какое-то время и понимаю тебя: у тебя всё, что ты делаешь или говоришь, даже то, как ты смотришь, или как ты разговариваешь или не разговариваешь, во всём этом ты, стопроцентно. А я, посмотри на меня, одна видимость, нет, ты не говори. Смотри – я делаю Риту, делаю Витни Юстон, Захаву Бен, всегда делаю кого-то, не себя. – Она помолчала. – Даже то, что я здесь, не должно было быть в моей жизни. – Её голос неожиданно треснул. – Мне не было предписано, что я так кончу, в этой дыре, ушибленная на всю голову. Псишка. – Внезапно трещина разрослась в рыдание. Она всхлипывала. Тамар, слегка удивлённая быстрым переходом от смеха к плачу, кинулась к ней, гладила крашенные жёсткие волосы.
- Шели, - прошептала Тамар, но Шели прервала её:
- Ещё одна фишка: даже моё имя, да? – она трубно шмыгнула носом. – Это моя мама, добрая душа, назвала меня так, чтобы каждую минуту напоминать мне, что я её[46], не своя – её. Поняла?
Тамар гладила её, крепко обнимала, напомнила ей, насколько она сама своя, и как она щедра и полна любви, и как она помогла ей, когда она только пришла сюда. Но Шели не хотела ничего слушать.
- Ладно, что это с нами обеими, - сказала она вмиг повеселевшим голосом, снова взмывая вверх сквозь слёзы и распухший нос, - что мы тут сбор подписей Йоси Сиаса[47] устраиваем? Так мы условились, ты даже и не думаешь в него влюбиться. Тут есть несколько претендентов в тысячу раз лучше, поверь мне. Некоторых я сама проверила.
- Не беспокойся, - сказала Тамар, - я в него не влюблена. Я только пою с ним.
- Да, - засмеялась Шели с влажными глазами, - теперь это называется петь.
- Если бы у меня здесь была подушка, я бы в тебя бросила.
Тамар ожидала звонкого смеха, но было тихо, потом Шели строго сказала:
- Подушка – это слово, как мамина яичница-глазунья. Вычеркнуто из словаря.
Улеглась и заснула.
Тамар уже не могла заснуть. Не только из-за того, что услышала о Шае, и не из-за того, что ей стало известно о системе расчётов Песаха; то невинное замечание: "Я уже давно замечаю, что между вами что-то есть", вот что укололо её совершенно неожиданным образом, по-настоящему напомнило ей обо всём, что было у неё отнято, и из чего она сама себя изгнала; её сердце сжалось от боли – этот орган, сердце, действительно болел – и ей так захотелось, чтобы в эту минуту был кто-то один на свете, может быть, парень, да, парень, не шестидесятидвухлетняя монашка и не Лея, кто-нибудь примерно её возраста, чтобы можно было сказать о нём и о ней: я уже давно замечаю, что между вами что-то есть.
- Перестань со своим Иданом-Шмиданом, - моментально сказала Лея у неё в голове, будто только и ждала удобного случая, - забудь о нём наконец, хватит! Он твоего мизинца не стоит! – Тамар укрылась шерстяным одеялом, с наслаждением возвращаясь к последнему разговору с Леей о любовных делах. – Нет, ты меня не перебивай! Позволь один раз тебе сказать!