И тот и другой аспект демократической формы правления четко охарактеризован Фукидидом в речи Перикла (II, 37—41), а Аристотель в «Политике» дважды разъясняет этот взгляд на демократию:
«В самом деле, демократия обыкновенно определяется двумя признаками: сосредоточением верховной власти в руках большинства и свободой. Справедливость, как им представляется, совпадает с равенством, равенство же понимается в том смысле, что решения народной массы должны иметь силу, свобода же толкуется как возможность делать всякому, что хочет. Вот и живет в такого рода демократиях каждый по своему желанию или "по влечению своего сердца", как говорит Еврипид» (1310 а 28-34). «Основным началом демократического строя является свобода... А одним из условий свободы является — по очереди быть управляемым и править... Второе начало — жить так, как каждому хочется» (1317 а 40 — b 12).[171]
Бенжамен Констан в начале XIX в., четко отличая индивидуальные свободы от права граждан участвовать в управлении государством, писал об отсутствии в Древней Греции и Риме личных свобод, делая, однако, исключение для Афин.[172] При этом его утверждение об отсутствии личных свобод в античном мире было вполне объяснимым преувеличением, если иметь в виду, что точкой отсчета была для него Европа на рубеже XVIII-XIX вв. Сопоставляя Грецию с дописьменными обществами и государствами Древнего Востока, с реконструируемым нами бытом греческих племен в микенское и послемикенское время, мы придем ниже к выводу об огромном шаге вперед, который сделала Греция именно в развитии личных свобод, в формировании права и реальной возможности гражданина свободно выбирать образ жизни.
Для рассматриваемого нами круга проблем очень важно то обстоятельство, что политические свободы далеко не всегда присутствуют в одном и том же государстве вместе с личными.[173] Так, в Греции, при правлении тиранов, естественно, не могло быть речи об участии гражданского коллектива в управлении полисом, но уже Аристотель, вероятно, несколько преувеличивая под влиянием своей антидемократической концепции, писал в «Политике» о свободе частной жизни и при демократии, и под властью тиранов:
«Вместе с тем, все мероприятия, к которым прибегают тираны, по-видимому, свойственны и демократии. Я имею в виду, например, вольное существование рабов (что до известной степени могло бы быть полезным), женщин, детей, предоставление свободы каждому жить по его желаниям» (1319 b 27-30; пер. С. А. Жебелева — А. И. Доватура).
Расхождение между наличием политических прав и личными свободами имело место не только при тирании. Так, афиняне V-IV вв. до н. э. имели широчайшие права участия в решении политических вопросов и значительную степень личной свободы.[174] В то же время полноправные спартанские граждане, по-видимому, оказывали серьезное влияние на политику государства,[175] но почти не пользовались личной свободой. Наконец, афиняне эпохи принципата обладали еще большей личной свободой, чем во времена Перикла, но не имели никакой возможности участвовать в политических решениях.[176] Новое время, которое мы знаем лучше древности, дает нам яркие примеры относительной независимости прав на участие в политической жизни от личных свобод: граждане Женевы после смерти Кальвина имели самоуправление, но намного меньше личной свободы, чем прусские подданные Фридриха II, который решал все политические вопросы как самодержец, но разрешал каждому «спасать свою душу как ему заблагорассудится».
В культурном перевороте, предпосылки которого мы пытаемся выяснить, должно было сыграть важную роль не столько участие граждан в политических решениях, сколько не слыханное нигде прежде расширение личных свобод во многих греческих полисах. В самом деле, в том, что касается развития науки, представляется особенно непонятным, как могла бы ему содействовать активная политическая деятельность граждан, неизбежно отнимающая у них много времени.[177] Кроме того, мы хорошо знаем, что ряд греческих городов — рассадников науки и философии, литературы и искусства — управлялся отнюдь не демократически. Так, хотя Милет управлялся во времена Фалеса и Анаксимандра тиранами, владычество которых перемежалось гражданскими войнами, он смог оказаться одним из первых очагов культурного переворота.
171
Пер. С. А. Жебелева, А. И. Доватура. Э. Баркер в своем переводе объясняет, что речь идет, с одной стороны, о "political liberty», а с другой — о «civil liberty» (Aristotle. The Politics/ Transl. by Ed. Barker. Oxford, 1946. P. 258). Ср.: Schmidt L. Ethik der alten Griechen. Bd. 2. Berlin, 1882. S. 233 ff.; Aristotle. The politics/ Ed. by W. L. Nevvmann. Vol. 4. Oxford, 1902. P. 411-412, 494^196 (ad loa); Pohlenz M. Der hellenische Mensch. Göttingen, 1947. S. 114 ff; Schaefer. Probleme. S. 307 ff.
172
Constant. 1) De la liberte. P. 537-560; 2) De l` esprit de conquete. P. 204-207. Ср.: Loraux, Vidal-Naquet. Op. cit. P. 211-216.
173
Berlin I. Two concepts of liberty. Oxford, 1958. Ср.: Menzel A. Hellenica. Wien, 1938. S. 59.
174
Meyer Ed. Op. cit. Bd. 4. S. 8 f.; Zimmern A. The Greek commonwealth: Politics and economics in the fifth-century Athens. 4th ed. Oxford, 1924. P. 129 ff; Glotz. La cite Grecque. P. 150 sv.
175
Вопрос о том, кому реально принадлежала власть в Спарте, вызывает большие споры. Для подтверждения нашего взгляда на государственное устройство Спарты представляется решающим свидетельство Аристотеля (Pol. 1272 а 31 sqq.). Из числа работ, подчеркивающих значение в Спарте демократического начала, назовем: Michel I Р. Sparta. Cambridge, 1952. P. 44 ff.; Jones Α. Η. M. Sparta. Oxford. 1967. P. 170 ff. Ср.: Andrewes A. The government of classical Sparta //Ancient society and institutions: Studies presented to Victor Ehrenberg. Oxford, 1966. P. 1-20.
177
Вполне понятны недоумения математика И. Яглома, не принимающего недифференцированное объяснение «греческого чуда» и, в частности, возникновения математики, формированием демократии в Греции (Яглом. Указ. соч. С. 20-21).