Так, Н. С. Гринбаум предполагает, что
«общие <...> языковые черты гомеровских поэм и хоровой поэзии объясняются восхождением обоих жанров к общему источнику. Этим общим источником мог быть литературный язык микенской или домикенской эпохи, отразившийся как в эпической, так и в лирической поэзии»,[834]
и механически сопоставляет ряд черт языка Пиндара с чертами микенского диалекта.[835] Н. А. Чистякова возводит древнейшие стихотворные надписи, и прежде всего надпись на «кубке Нестора» из Питекусс, к «"негомеровской" словесно-поэтической традиции, чрезвычайно древней и широко распространенной, отраженной всей последующей греческой литературой».[836] Между тем зависимость уже древнейшей эпиграммы от гомеровской поэзии давно и убедительно показана, а совсем недавно диссертация Н. В. Шебалина дала новые дополнительные подтверждения этой зависимости.[837] Мы, со своей стороны, приводим в специальной статье доводы в пользу прямого влияния на надпись «кубка Нестора» только что созданной «Илиады».[838]
Единственный дошедший до нас значительный отрывок элегий Каллина (fr. 1 G.-P.) широко использует мотивы гомеровской поэзии и ту форму, в которой они выражались,[839] так что в научной литературе идет спор лишь о конкретных формах этого влияния.[840] Опираясь на носящую характер теодицеи речь Зевса в «Одиссее» (I, 32-43), Солон высказывает свои мысли о всесилии имманентной справедливости (fr. 3 G.-P.), проникнутые духом времени и ставшие этапом в развитии греческой этики и политической идеологии.[841] Об ориентации Стесихора на творчество Гомера писали уже древние ([Long.] De subl. 13, 3). После того как были опубликованы папирусные отрывки из произведений Стесихора, мы получили возможность изучать использование им гомеровских образцов на конкретном материале. При этом поражает свобода, с которой Стесихор обращается с эпическими сюжетами, используя в то же время все достижения гомеровской поэтики.[842]
Оборотной стороной колоссального влияния эпоса на всю греческую литературу является представляющее собой характерную черту литературы архаической эпохи, и в первую очередь лирики, стремление высвободиться не только из стеснительных рамок идеологии общества, породившего эпос, но и из ограничений, накладывавшихся эпической традицией.[843] Высвобождение поэтической традиции из-под влияния специфически эпических форм художественной выразительности и представляет собой подлинную сущность того процесса, который Б. Снелль и его последователи принимают за «открытие духа».[844]
Для лирической поэзии характерна настойчивость, с которой поэты подчеркивают свою индивидуальную творческую инициативу,[845] и в качестве первого примера можно назвать Алкмана (fr. 39 Page).[846] В зависимости от потребностей момента и характера стихотворения, Алкман то настаивает на том, что его научили Музы (fr. 4, 5 Page), то декларирует оригинальность своего творчества (fr. 39 Page). Такая свобода, как нам кажется, ретроспективно говорит в пользу нашего предположения о том, что настойчивое подчеркивание аэдами и рапсодами божественности их дара в немалой степени обусловлено их стремлением поднять свой престиж.
Тенденция к новаторству охватывает и культовые жанры. Когда поэт сочинял новое песнопение для исполнения на давно справляющемся празднестве, само объективное положение вещей, усугубляемое в ряде случаев конкуренцией между поэтами, толкало на путь новаторства как в форме, так и в содержании, разумеется, внутри традиционных рамок.[847] Естественно, при этом использовался опыт других жанров поэзии, еще менее скованных традицией.
Ссылки на вдохновение и помощь Муз навсегда останутся постоянным мотивом древнегреческой, римской и европейской поэзии, но у Пиндара мы встречаем и утверждение о том, что поэтическое творчество представляет собой сопряженный с трудом поиск (Paean. VII b 18-22).[848] В седьмом пеане Пиндар заявляет о своем нежелании следовать «по избитым дорогам Гомера» (Paean. VII b 11). Дифирамб «Спуск Геракла в преисподнюю» он начинает с критического противопоставления своих поэтических приемов творчеству прежних поэтов (Dith. II, 1-4 Snell-Maehler):
834
Гринбаум Η. С. Язык древнегреческой хоровой лирики: Пиндар. Кишинев, 1973. С. 9-10 (ср.: С. 22, 28); ср.: Гринбаум Н. С. Диалектная база языка Пиндара//Античное общество. М., 1967. С. 266-274.
835
Гринбаум Н. С. 1) Микенская койнэ и проблема образования языка древнегреческой хоровой лирики // Atti е memorie del Primo Congresso Internazionale di Micenologia. Vol. 3. Roma, 1967. P. 64-75; 2) Крито-микенские тексты и язык древнегреческой хоровой лирики: Пиндар // Studia Mycenaea. Brno, 1968. Р. 75-86; 3) Ранние формы литературного языка (древнегреческий). Л.. 1984. С. 95.
837
Шебалин Н. В. Истоки древнегреческой метрической надписи: Автореф. канд. дис. М., 1981.
838
Зайцев А. И. Лексико-стилистические особенности надписи на «кубке Нестора» из Питекусс // Язык и стиль памятников античной литературы. Л., 1987. С. 59-64.
839
См. хотя бы подборку параллельных мест из Гомера в издании: Poetarum Elegicorum testimoniaet fragmenta/ Ed. Br. GentiIi, C. Prato. Leipzig, 1979. Pars 1.
840
Из новейших работ см.: Verden i us W. J. Callinusfr. 1: Α commentary // Mnemosyne. 1972. Vol. 25. P. l-8; Matsen Р. P. Social Status in Callinus 1 //CJ. 1973. Vol. 69. P. 57-59: Latacz J. Kampfparänese, Kampfdarstellung und Kampfwirklichkeit in der Ilias, bei Kallinos und Tyrtaios. München, 1977; Adkins A. W. H. Callinus 1 and Tyrtaeus 10 as poetry //HSCPh. 1977. Vol. 81. P. 59-97; Leimbach R. Kallinos und die Polis // Hermes. 1978. Bd. 108. S. 265 ff.; Krischer T. Die Elegie des Kallinos // Hermes. 1979. Bd. 107. S. 385-389.
841
Jaeger W. Solons Eunomie // SBBerl. 1926. Bd. 11. S. 69-85; ep.: Wilamowitz-Moellendorff U. von. Aristoteles und Athen. Bd. 2. Berlin, 1893. S. 305 ff.
842
Казанский Η. Η. 1) Начало поэмы Стесихора «Разрушение Трои»//Вестник ЛГУ. 1976. № 2. С. 100-107; 2) Стесихор. Фрагменты. С. 224; Maingon Α. D. Epic Convention in Stesichorus' «Geryoneis»: SLG S 15 // Phoenix. 1980. Vol. 34. Ρ 99-107