— Не знаю, — ответила она с несчастным видом. — Я теперь вообще не знаю, что такое любовь. Если это означает, что я должна потратить свою жизнь на обслуживание его персоны, то не люблю. Если же речь идет о том, чтобы быть счастливой в постели…
Она заметила, как меня передернуло, и поспешно поправилась:
— Прости меня, Роб. Я думала, что тебя это уже не…
— Неважно. Ничего с этим не поделаешь. Не обращай внимания.
— Что же мне делать, как ты думаешь?
— Совершенно ясно, — решительно сказал я, — что ты не должна выходить за него. Ничего хорошего не выйдет из этого.
Остальное пусть решает сама. Я не смогу дать ей беспристрастный совет.
Она тут же ушла — на репетицию, а я неторопливо побрел по праздничным улицам. Тот брак, который Джоан предлагала Брайану и которым он пренебрег, был бы именно таким, какого я хотел больше всего на свете. Ну почему эта проклятая жизнь так несправедлива!
В день Подарков[2] Образец пришел первым в Королевской Охоте, одном из десятка высших состязаний года. Это подняло его до разряда звезд, и мне тоже вреда не принесло.
Скачки показывали по телевидению, и Морис Кемп-Лор интервьюировал меня, жокея-победителя. Он предложил мне поздороваться с Пипом, который смотрел скачки по телевизору.
Я был у Пипа всего за неделю до этого и обсуждал с ним тактику больших скачек. Вежливо приветствуя его перед объективом, я выразил надежду, что его нога заживет удачно. Кемп-Лор добавил, улыбаясь: «Мы все желаем вам скорейшего выздоровления, Пип».
На следующее утро спортивная пресса дала весьма лестные отчеты. Несколько тренеров, которые никогда меня не приглашали, предложили мне своих лошадей. Я стал чувствовать, что меня признали как имя, а не только как замену Пипа. И когда Пип вернется, я, может быть, не потону в безвестности.
Так же, как все остальные, я несколько раз падал. Каким бы везучим ты ни был, с законом средних цифр не поспоришь. Но за исключением пары синяков, никаких серьезных повреждений не получил.
Самое худшее падение — с точки зрения зрителей — случилось в январе, в субботу днем. Лошадь, на которой я скакал, споткнулась, прыгая через барьеры, расположенные у самых трибун, и сбросила меня так, что я ударился головой. Когда санитары укладывали меня на носилках в машину скорой помощи, я очнулся. Голова кружилась, и некоторое время я не мог сообразить, где нахожусь.
Перепуганное лицо Джеймса напомнило все случившееся, и я спросил: в порядке ли лошадь?
— Она-то в порядке. А как вы?.. Она перекатилась через вас, — объяснил он.
— То-то я чувствую, будто меня немножко расплющили, — попробовал я улыбнуться.
Я немножко полежал на кушетке в пункте первой помощи и вернулся в Беркшир вместе с Джеймсом.
Время от времени меня поташнивало и знобило. Но скрывать от тренеров истинное самочувствие давно уже стало нормой. Тем более, что я знал — к скачкам в понедельник буду в форме.
Кого откровенно раздражало мое везение, так это Джона Баллертона. На смотровом кругу он наблюдал за мной, поджав губы: с явной враждебностью, которая совсем не пристала распорядителю.
Со времени нашего совместного выступления по телевидению, мы едва ли обменялись двумя словами. Но я слышал от Корина, который передал мне это со злорадством, что, когда они с Морисом Кемп-Лором сидели в баре, Баллертон заявил во всеуслышание:
— Финн не заслуживает того шума, который вокруг него подняли. Он сойдет на нет так же быстро, как вознесся. И уж я-то не стану об этом плакать.
Поэтому меня так поразило, что на следующий день после моего падения мне предложили скакать на одной из его лошадей. Вначале я даже не принял этого всерьез и подумал: уж не дало ли сотрясение мозга нового осложнения?
— Если бы ему пришлось выбирать между мной и мешком картошки, он предпочел бы не меня, — сонно ответил я в трубку Корину.
— Нет, серьезно, Роб, он хочет чтобы ты скакал завтра в Данстэбле на Трущобе, — в голосе Корина не было ни капли юмора. — Я сам ничего не понимаю — ведь раньше он был очень настроен против тебя. Может быть, это своего рода оливковая ветвь?
«Или что-то другое», — подумал я. И первым моим побуждением было — отказаться. Но я не смог придумать убедительной отговорки. А категорически отказываться без всяких объяснений было бессмысленно. Это дало бы Баллертону действительный повод для обиды.
Трущоба — не Образец. Об ее неустойчивом характере и неуверенных прыжках Тик-Ток самым неутешительным образом поведал мне на следующее утро по дороге в Данстэбл.