Едва они спрятались обратно — снова стук в дверь.
— Товарищ заведующий, Четвертый по вашему приказанию явился!
— Войди!
Гальтон оттащил покойника, княжна подтерла следы.
Дело встало на поток.
Пять минут и еще два покойника спустя с охраной парка было покончено.
Бледный, но не утративший решительности изменник сказал:
— Теперь остались только спецмедики в доме. Без меня вам туда не попасть. Действовать предлагаю так. Я подхожу первым. Вы скрытно двигаетесь сзади. Когда откроют — врывайтесь и… Ну, сами знаете.
— Знаем, — подтвердил Айзенкопф. — В упор я не промажу даже из кривого ствола. Норд, мне нужна одна минута, чтобы уложить рюкзак, и я буду готов.
На штурм усадьбы отправились таким порядком: заведующий шел по аллее, члены экспедиции — параллельным курсом, через кусты.
Большую клумбу пришлось обойти по краю — она просматривалась из дома. Снова миновали фонтан, сдвоенный грот с журчащими родниками. И опять на Гальтона нашло странное, успокаивающее оцепенение. Есть на земле уголки, в которых будто сконцентрировано то или иное настроение. Архитекторы прежних веков умели его чувствовать. Они знали, где следует ставить церковь или монастырь, где — грозную крепость, а где — загородную усадьбу, предназначенную для отдохновения и блаженной созерцательности.
Ощущению безмятежности способствовало и ленивое сияние луны. Невозможно было поверить, что в этом красивом, меланхолическом мире только что убивали людей. И будут убивать еще.
Глядя на маленького чекиста, который в одиночестве, низко опустив голову, шагал по освещенному пространству, Гальтон попытался представить себе, что творится в душе у предателя, который спасает свою жизнь ценой смерти товарищей. Поежился, но так и не представил. Не хватило воображения.
— Волнуешься? — тихо спросила Зоя по-английски. — Я тоже вся дрожу. Это потому что близится финал… Сейчас всё откроется и всё прояснится. Всё …
Это слово — everything — она произнесла как-то странно, чуть не с ужасом.
— А что волноваться? — удивился он, потому что думал совершенно о другом. — С таким троянским конем мы возьмем эту крепость без проблем. Тебя интригует таинственный Пациент? А я знаю, кто это.
— Откуда?
— Догадался.
Гальтон оглянулся на Айзенкопфа, прислушивавшегося к их разговору.
Версия созрела еще в поселке, однако доктор не решался проговорить ее вслух — слишком она казалась невероятной. Но здесь, в Заповеднике, невероятным было вообще всё. Дикая гипотеза казалась не столь уж дикой.
— В СССР есть только один человек, ради которого большевики стали бы возводить такие турусы на колесах, — употребил он непонятную, но звучную идиому.[100] — Владимир Ильич Ленин.
Курт закашлялся.
— Ленин шесть лет как умер! Его мумия лежит в Мавзолее на Красной площади!
— А может быть, там лежит восковая кукла? Что если Громову и его коллегам удается как-то поддерживать искру жизни в своем обожаемом вожде, которого они считают величайшим гением человечества? Что если Ленина содержат в этом Спецсекторе в качестве пчелиной матки всего социалистического улья? И доят из его мозга сок, которым подпитывают нового вождя, суррогатного гения?
Эту идею Гальтон выдал не без гордости — она казалась ему не просто правдоподобной, а блестящей. Но коллеги восприняли смелую гипотезу без восторга.
— С ума вы что ли спятили, — проворчал биохимик.
Княжна выразилась деликатнее:
— Интересное предположение.
Уязвленный реакцией, доктор сказал:
— Сейчас сами увидите.
Они уже были возле самого дома. Слабый свет горел в одном из окон второго этажа, остальные были темны.
«Троянский конь» медленно поднимался по ступенькам.
Быстро перебежав через открытое пространство, члены экспедиции заняли боевую позицию: Курт со своим «насосом» справа от двери, Гальтон и Зоя слева.
— Звоню? — спросил заведующий. Его лицо было таким же застывшим, как маска Айзенкопфа. — Ночью никто кроме меня не имеет права входить в дом. По инструкции, один медик спустится в прихожую. Я назовусь, он откроет дверь…
— Давай, давай! Не тяни! Всё ясно, — поторопил его немец.
Неожиданно коротышка улыбнулся.
— Перекреститься хочется, — сказал он. — Да мировоззрение не позволяет.
И нажал на кнопку.
Доктор, выражаясь по-русски, навострил уши, но звонка слышно не было. Как и шагов, спускающихся по лестнице.
Вместо этого наверху распахнулось окно. Норд вжался в стену. А как же инструкция?!
— Товарищ заведующий? — послышался удивленный голос. — В чем дело?
— ШЛИССЕЛЬБУРГ! ШЛИС-СЕЛЬ-БУРГ! — дважды выкрикнул начальник. — СКОРЕЕ!
Толкнул Норда, Айзенкопфа лягнул ногой и побежал вниз по ступенькам.
В руке немца чихнул пневмопистолет. Чекист, всплеснув руками, скатился на гравий. Вот тебе и троянский конь…
Рама с шумом захлопнулась.
Гальтон попытался вышибить дверь — бесполезно. Зоя подняла камень и с размаху бросила его в окно первого этажа — оно даже не дрогнуло. Пуленепробиваемое стекло…
— Курт, надо что-то делать! Они поднимут тревогу! За воротами взвод охраны!
— Я и делаю…
Биохимик, присев на корточки, рылся в своем рюкзаке.
— В сторону! — прокряхтел он, прилепляя к двери какую-то коробочку. — Сейчас рванет!
— Поднимать шум нельзя! Тогда уж точно нагрянут!
— В сторону, черт бы вас побрал! — Айзенкопф оттащил доктора за выступ. — Не считайте меня идиотом. Это бесшумный динамит. Оригинальная разработка нашей лабора…
Пуффф! — охнула дверь, выдула клуб белого дыма и провалилась внутрь.
Грохоту и лязгу от ее падения было немало, но вряд ли этот шум могли слышать за пределами парка.
Быстроногая княжна ринулась в дымный проем первой. Гальтон с Куртом нагнали ее только на лестнице. Разглядывать, что вокруг, было некогда. Да и ничего интересного интерьер дома собою не представлял — обычное санаторно-госпитальное сочетание чего-то белого с чем-то металлическим. От обстановки дореволюционной усадьбы здесь ничего не осталось.
100
Выражение «турусы на колесах» произошло от названия средневекового осадного орудия — передвижных деревянных башен-турусов. Отсюда и смысл поговорки «подпускать (разводить) турусы на колесах», то есть выдумывать всякие громоздкие нелепицы.