Была для его посещений ещё одна, не столь меркантильная причина. Магда даже гордилась собой — надо же, присушила мужика безо всякого колдовства и «фильтра»[107]. Сначала прогнал, теперь изредка сам прибегает.
Разок, вернувшись внезапно, застала своего, как полагала, майорчика в объятьях матери. Когда сообразила, кто именно барахтается в полутьме и чем занимаются, в лицо словно горсть раскалённых углей швырнули. На глаза попался, завораживая, дорогой эфес Майоровой шпаги. Разделаться с двумя единственно-близкими людьми. А дальше? И за что? Тихо отпустила полог. Всецело поглощённые «делом», её появления так и не заметили.
Два дня после этого старалась не смотреть в глаза «противной похотливой старухе», пока та сама не схватила её за локоть:
— Ты что, доченька?
Магда, стараясь освободиться, молча выкручивала руку.
— Постой! Да ты никак знаешь? Ты видела?!
Чувствуя, как глаза стремительно наполняются слезами, Магда упорно продолжала тянуть руку.
Мать внезапно выпустила дочь, и Магда полетела на землю. Приподнявшись на локтях, Магда со злостью двинула ногой так, что мать с криком:
— А лягаться-то зачем, кобылка?! — рухнула на неё.
Локтем мать угодила Магде подвздох так, что у той перехватило дыхание. Не смея выдохнуть, Магда замерла с открытым ртом, зажав руками место ушиба. Испуганная мать села рядом, злость её моментально улетучилась. С порциями воздуха изо рта Магды вылетали и отдельные слова:
— Значит... я кобылка... а кто же... тогда ты?
Видя, что все обошлось и, наблюдая за сверхусилиями дочери, мать внезапно развеселилась.
— А я, а я тогда старая кобылица, — со смехом заключила она Магду в объятия.
Магда ещё было поупиралась, но упоминание о старой кобылице, созвучное её недавним мыслям, окончательно растопили её неприятие, и она расхохоталась в материнских объятьях.
После этого всё быстро разрешилось к вящему удовольствию сторон. Да и как могло быть иначе: речь шла о дальнейшем деловом сотрудничестве, о жизни и смерти.
Свободу выбора оставили целиком за храбрым интендантом — кого пожелает ублажить, или, как выразилась мать, «кого сгребёт», так тому и быть. Решено было также согласовать усилия по перекачке части средств из сверх всякой меры распухшего кошелька майора в их семейную копилку. Общую идиллию примирения несколько нарушил вопрос Магды:
— А что если этот хлыщ потребует любви втроём?
— Там видно будет, — хлопнула её по колену мать.
— Надо было всё-таки вооружиться той бесхозной шпагой да погонять вас всласть по лагерю нагишом, — мечтательно вздохнула Магда, и они опять закатились смехом.
После этого случая Магда словно открыла для себя мир мужчин. Масса их окружала её, постоянно мозоля глаза, делая покупки, а то и пытаясь купить её, по поводу и без повода изрекая грязную кучу непристойностей, старались погладить, ущипнуть, а то и затащить в ближайшие кусты. Но всё это стадо, снедаемое похотью даже на смертном одре, было надёжно заслонено от неё мощной фигурой майора. Всегда чистого, ухоженного, надушенного, вежливого и щедрого. И вот этот первый и пока единственный её мужчина нагло изменил, причём на глазах.
Посему первое — отомстить наглецу и развратнику, причём как можно быстрей. Второе — это даёт дополнительный приработок, и если быть поразборчивей и поусердней, то довольно неплохой. И наконец, ещё одно открытие — само по себе это неиссякаемый источник удовольствий. Результат: из Магды довольно скоро получилась дорогая офицерская шлюха.
Интендант отнёсся к переменам в судьбе Магды гораздо покойней, чем она втайне надеялась. Разве что ещё реже стал прибегать к её интимным услугам, а так ни словом, ни жестом не выразил своего неодобрения.
Вскоре его, видимо, за недюжинные заслуги в присвоении солдатского провианта перевели с повышением ко двору. Распрощались они сухо, хотя без пяти минут полковник потратился и на презенты, и на полдюжины шампанского. Ни мать, ни дочь с собой не взял, они и не напрашивались. Сопровождаемый огромным обозом с платьем, сундуками, коврами, посудой, роем слуг в новеньких ливреях: «кому война, кому мать родна» — майор отбыл в роскошной карете — растаскивать империю дальше.