— Что, жирная морда, хочешь сказать, что мелу для нас не припас боле[111]?
И, не давая опомниться, швырнул на скользкую от жира столешницу новенький дублон, странно смотревшийся в убогом заведении, где и серебро-то в этот период поголовного безденежья и оскудения проскальзывало нечасто, и словно магический кристалл, притянувший к себе свет двух жалких сальных огарков, освещавших трапезу лихой восьмёрки.
Кабатчик, резонно опасаясь какой-либо каверзы, не торопился, дав возможность 4М и 4Г вдоволь насладиться произведённым впечатлением. Михель, а именно он уговорил остальных, ещё до конца не поверивших в счастливое избавление, «прощупать» капрала, именно он завладел дублоном и швырнул его сейчас чуть не в рожу разъевшейся кабацкой крысе — был наверху блаженства.
Первым опомнился Ганс. В то время как Макс всё ещё клял и винил себя в смерти Мадонны, Ганс занял его место, став главным весельчаком компании. Он нырнул под стол и, появившись, поставил перед кабатчиком, уже решившим каким путём ему сподручней протиснуться к столу и завладеть золотым, башмак. Богатый, женский, хотя уже и весьма поношенный.
— А может, натурой возьмёшь, в залог? Хозяин башмака за него и десяти дукатов не пожалеет[112].
Мельхиор, захохотавший было вместе со всеми, внезапно осёкся, топнул босой ногой о пол и схватился за голову:
— Боже правый! Да ведь это же моё. С ноги упёр, я и не заметил.
Ганс потряс добычей перед носом растяпы и вновь обратился к хозяину заведения:
— Налетай, грабь задарма, пока я не передумал.
Подобного Мельхиор никак не мог оставить безнаказанным. Двумя руками схватил Ганса за грудки и потащил к себе, прямо по столу, по кружкам, блюдам, коркам и костям, чтобы без помех внушить, что брать у своих не спросясь — нехорошо. Но Ганс отнюдь не горел желанием выслушивать подобную чушь, потому, недолго думая, перебросил Мельхиоров талисман Маркусу, ничего не имевшему против подобного развлечения.
— Караул, грабят! — отпуская ненужного уж теперь Ганса, взревел Мельхиор.
И вопль его не остался гласом вопиющего в пустыне. Ловя башмак, Маркус ненароком толкнул какого-то плюгавого драгуна, бережно нёсшего кувшин вина. Немного подумав, драгун решил, что такой кислятине, которую он только что прижимал к груди бережней, чем мать родную кровинку, самое место на голове Маркуса, но никак не в своём желудке, что и осуществил. Голова оказалась прочнее посудины, и Маркус, так и не поняв, что к чему, с блаженно-глупой улыбкой, весь облитый вином, тюкнулся носом в стол. Плюгавый недолго наслаждался своим триумфом. Не испрашивая согласия друзей, Гюнтер выдрал из под них лавку, вернее, доску, положенную на два пустых бочонка и служившую сиденьем. Посчитав себя достаточно вооружённым, Гюнтер наградил драгуна столь добрым ударом, что тот, сметая все на своём пути, отлетел в угол, где надолго и упокоился на одном из столов. Компания, тихо-мирно закусывающая-выпивающая за этим столом, рассудила, что новый собутыльник им не требуется, новая закуска, если принять драгуна за мясо, — тоже. А так как драгун, несмотря на пару тычков, ничего членораздельного сообщить им уже не мог, то за ответом они отправились к 4М и 4Г.
Михель мощным выдохом задул свечи. И вовремя. Когда на то место на столе, где должен был лежать дублон, упала рука кабатчика, там сплелись в торопливом поиске ещё, как минимум, четыре пятерни. Так никто и не сообразил, куда задевался золотой, а вскоре стало не до того.
Их трижды, с треском вышибали из кабачка, и три раза 4М и 4Г, а также те, кто по тем или иным причинам, либо безо всяких причин, взял их сторону, потирая шишки и ссадины, вламывались обратно.
Увлекательную игру «туда-сюда» прервал явившийся-таки на шум патруль. И опять 4М и 4Г подфартило — они как раз снаружи зализывали раны перед очередным штурмом и потому разбежались без помех, а вот противную сторону, тех, кто внутри, накрыли, как птенцов на гнезде.
А ещё через пару деньков, отлежавшаяся компания горланила уже в другом кабаке, и Михель вновь швырял на столешницу дублон. Возможно, тот самый, возможно, другой. Мельхиор поминутно заглядывал под стол, проверяя, на месте ли его башмаки, чудом сохранённые в предыдущей заварушке. Наклонившись в очередной раз, вылезти наверх уже не смог.
111
Мелу для нас не припас боле — в трактирах того времени существовала особая система записи отпущенного в долг мелом. Выражения «мела нет», «мел кончился» означали исчерпание кредита.