Гюнтер послушно повёл своим хищным точёным профилем и только согласно кивнул — в воздухе стоял густой смрад разложения.
— Мертвяк туточки, — брякнул сзади Ганс.
— Да не один, — определился Маркус, тщетно пытаясь рукавом защитить ноздри и рот. Это ему плохо удавалось — мешали мушкет и фуркет.
— Давно воняют. — Гансу всё нипочём.
— Трое, — вскоре донёсся сзади поясняющий голос всюду поспевающего Макса. — Каждый с дыркой в башке. Похоже, расстреляны. Оружия нет, сумок нет, в одних нижних рубахах. Примерно с неделю как отмаялись.
— Ещё четыреста фунтов перегною, — почему-то вспомнил Михель одну из любимых Максовых прибауток.
— Я понял, ребята. — Гюнтер говорил негромко, но отчётливо. — То не шведы, то мужики. И не Гийома они выцеливали, а Ганса. Ведь Ганс же шёл последним, когда ему неожиданно приспичило напиться. Он нам крикнул, чтобы лужу ту не мутили, а мужики, конечно, тех слов не слышали. И когда Ганс неожиданно наклонился, Гийом оказался на линии огня. Стрелок или уже нажимал курок, или решил, что мы уходим, и надо хоть кого-нибудь из нашей компании подстрелить. Это не шведы, у тех дисциплина, к тому ж Мак-Грегор дал слово. А мужики могли мушкет попросить, выкрасть, купить, взять обманом.
— И я, кажется, догадываюсь, кто нажимал на курок, — кивнул Михель.
— Точно, та сволочь, что угрожала нам во дворе. — Ганс, счастливо избавленный от смерти, был ещё в изрядном потрясении от этой новости. — Говорил же вам, что мне надо остаться. Может, я вернусь да посчитаюсь с гадами?
— Остынь, — предупреждающе поднял свободную руку Гюнтер. — Гийому ты уже не пособишь ничем. Совсем плох. К тому ж и ты ранен.
Он кивнул на все увеличивающееся кровяное пятно.
— Эт точно, — воинственность Ганса как рукой сняло. — Печёт, зараза.
— Ух, кажись, дошли, — перевёл дух Михель, едва их накрыла тень первых деревьев. — Только не валитесь все сразу, сначала осторожненько опустим Гийома.
— Рощица-то, — скривился Маркус, больше для того, чтобы их позлить, — блохе негде укрыться. Может, дальше двинем?
— Раз Гюнтер определил, что это не шведы, значит, погони не предвидится. — Михель смертельно устал и нуждался хотя бы в самой краткой передышке.
— Где опускать-то? — Ганс тоже дышал, как загнанная лошадь, к тому же ослаб от потери крови. — Надо, чтоб помягче.
— Бросайте, где хотите. Ему, кажется, всё равно. Видите, вши разбегаются.
— Да, это первый признак. Чуют твари, что здесь пожива кончилась, — подошёл Макс.
Тем не менее Гийома опустили, как могли, осторожно. Гюнтер приложился к груди, затем поднёс к губам кинжал, определяя, не затуманится ли сталь от слабого дыхания. По тому, как он отрицательно замотал головой, все стало понятно и без слов.
— Готов, — не смог удержаться, чтобы что-нибудь да не сказать, Макс.
— Смотри, пуля даже не смогла пробить грудь, так и застряла в теле, — присел на корточки Макс.
Гюнтер метнул на него свирепый взгляд — мол, кто будет за полем и дорогой следить, но Макс сделал вид, что ничего не заметил.
— Значит, его срезали с предельной дистанции. Добрый выстрел, — отозвался Михель, уже успевший принять горизонтальное положение и с наслаждением расправивший усталые члены.
— Смотри, какие у мужиков стрелки оказались. Наше счастье, что весь порох Мельхиору отдан был.
— Да швед то был, швед. От сотворения мира мужики не могут что-либо подобное свершить, — неожиданно вскинулся Маркус.
— Добрый-то он, конечно, добрый. Однако пуля на таком расстоянии уже утрачивает остойчивость, летит, как Бог на душу положит, кувыркаясь, разнося все внутренности. Лёгкое расковыряло, он кровью и захлебнулся, видишь, изо рта струйка стекает.
Неизвестно, сколько бы ещё разглагольствовал Макс, но не выдержал Гюнтер:
— Макс, прогуляйся-ка до последнего куста и заляжь там. Сам отдохни, языку своему дай отдохнуть да за дорогой заодно пригляди.
— Вечно Макс да Макс, — тем не менее Макс послушно сгрёб мушкет и фуркет и отправился к недалёкой опушке.
— Я думаю, это девка Гийома ухлопала, та, что из дома. Это она мстит. — Ганс говорил ровно, даже как-то замороженно. — Когда мы давили мужицкий бунт в Верхней Австрии[136], так их бабы бились с нами похлеще, чем их мужья.
— Могилу-то будем рыть али так бросим? — проявил практическую обеспокоенность Маркус.
Все разом вопрошающе обратили взоры на Гюнтера. Суставы Михеля тоскливо откликнулись на перспективу новой работы и заботы.
— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Гюнтер. — Обязательно будем.
136
Когда мы давили мужицкий бунт в Верхней Австрии — имеется в виду крупное антивоенное антифеодальное восстание 1626 г.