— Выкладывай, где тебя черти носили? — Гюнтер, разумеется, видит, что Макса и без того распирает от желания вывалить на них гору вестей, но также прекрасно знает, что Максу будет приятней, ежели его попросят.
— Чудом ведь меня не стоптали тогда. Получил копытом по голове, думал каюк, однако ж Бог миловал — вскользь. Когда очухался — вас уже и след простыл, друзья тоже мне, а шведы вот они — близёхонько. Пырь глазами — ан Гнедок бесхозный ушами прядает. Я к нему — еле вскочил — вертится, зараза. А шведы уж с трёх сторон заходят. Пришлось с поля боя убираться, и поскорее. Парочка шведов за мной увязалась, да на счастье в ольстрах пистолеты заряженные нашлись. Да целых три пары к тому ж — старый хозяин запаслив оказался. Удирал да Бога молил, чтобы конёк мой не споткнулся. Далеконько они меня загнали — видно, глянулась им башка моя. Хотел уж ворочаться да разобраться с ними по-свойски, ан гляжу — отстают. К тому же засады опасался или какой ещё каверзы, шведы-то у нас мастаки на всякие такие дела. А тут и наш авангард. Покуда разобрались — снаряжение-то у меня мушкетёрское, башмаки опять же[168], лошадка шведская и сам непонятно кто. Ну, сволокли к Паппенгейму, а что я мог доложить? Хватило, однако ж, ума соврать, что от пехоты меня снарядили поторопить его. Так он об этом и без меня ведал, что как воздух здесь нужен. Послал он меня, куда подале, а своим — вперёд! И я было пристроился, однако ж конь мой спотыкаться стал, да и мне что-то без палаша расхотелось в рубку ввязываться. Так вместе с отсталыми, а их в такой гонке ох как много набралось, и возвернулся. Но хитрость мою шведы перемудрили. Когда я появился на поле брани злой, еретики, почитай, всех прытких, что до меня поспели, прибрали, и очутился я в самом пекле. С Паппенгеймом, опять же, довелось свидеться. Но ему на тот момент уже не до земных дел было. Отходя в мир иной, генерал наш храбрый все повторял: «Как я счастлив, как я счастлив».
При вести сей Гюнтер молча скорбно закрыл лицо руками и стоял, раскачиваясь, переживая гибель храбрейшего католического воителя.
— Паппенгейм-то в своё время отдал должное протестантской вере, — склонясь к Гюнтеру, несколько не к месту сообщил Фердинанд. — Дай Валленштейн тож.
— Почему счастлив-то? Торопился предстать пред очи Всевидящего? — не понял Маркус.
— Нет, потому что узнал, что Густаву каюк.
— Так Густав умер?! — в один голос завопили все, а Гюнтер мигом выздоровел от скорби.
— А то! Вы, пожалуй, одни ещё про то не ведаете. Куда вы палили-то тогда? В белый свет? Я лично в него целил — значит, обречён он был. Вы ж знаете, я не мажу.
— Густав умер. Густав умер! Густав умер!!! — на разные лады продолжали перебрасывать главную возбуждающую новость все четверо, так, что Максу поневоле пришлось выжидать, чтобы продолжить.
— Вообще-то человек двадцать драгун уже божатся, что именно они его добили. Опасаюсь, все лавры и награды перехватят. Опять бедной пехоте ничего не перепадёт.
— Вот сволочи! — в сердцах выругался Маркус. — Хоть пули помечай в следующий раз.
— Толку-то, — скривился Макс. — Отбили шведы тело своего ненаглядного монарха. Ох и рубка была. Голов поотлетало.
— Я вот чего порешил, — добавил Макс, переводя дух. — Я в конницу ухожу. Ведь сколько я сегодня увидел, где только ни побывал, пока вы как сурки пушку окапывали, вот и конька славного, ровно под меня кто-то холил.
— Макс, ты чего это? Тебе, с твоими-то глазами, вот сюда — наводчиком. Ежели уж Михель косоглазый сподобился, то тебе-то сам Бог велел, — всплеснул руками Маркус.
— Нет уж, увольте, теперь с коня до полной и окончательной победы не слезу. А она, судя по сегодняшнему раскладу, не за горами.
— Ой, не торопись, Макс. Видно, молитвы наши опять не дошли до ушей Божьих, либо прогневала Всевышнего греховность наша.
Кавалерийская река имперцев, лишённая предводителя, рассыпалась на ряд ручейков, проток, лужиц, и все они обильно и рьяно засыпались песком шведской картечи и пуль.
— Да что ж они, бессмертные, что ли! — возопил Гюнтер, воздевая кулаки к небу в бессильной ярости.
— Ты, Гюнтер, как желаешь, а я ухожу, — сплюнул Маркус. — Бесчестно будет после стольких подвигов и лишений сгинуть здесь. Уж если Паппенгейм с семью тысячами сабель не мог их сломать.
— Заткнись, трус! — подскочил к нему Гюнтер. — Да я тебя...
Однако вперёд выступил Фердинанд, придержав Гюнтера за плечо. Михель, наоборот, отступил на шаг назад, выжидая, и всем своим видом выражая несогласие с Гюнтером. Макс, уже в седле что-то осознав, вдруг начал разворачивать коня.
168
Башмаки опять же — пехота была, как правило, обута в башмаки, кавалерия — в сапоги-ботфорты.