За будущего наследника Вадимыч выпил сразу два стакана и произнес целую речь, вернее, невнятное бессвязное бормотание.
– Я очень долго живу… – сказал он. – Один… У меня нет никого на свете… Родственники и жена умерли, детей убили на войне… И мне некому передать свой жизненный опыт… У вас будет наследник… И то, что я вам скажу… вы должны передать ему… Вы извините меня, но вы удивительно красивая и гармоничная пара… Я, пожалуй, таких еще не встречал… Вы будто созданы… для вечной любви… Вы долго искали друг друга, но все-таки нашли… Я хочу вам вот что сказать… Берегите друг друга… Теперь каждый из вас в одиночку жить не сможет. То есть… возможно… какое-то время и сможет, но потом зачахнет… Все равно.. У вас должен быть хороший наследник… Когда он подрастет, вы передайте ему опыт моей жизни. Ладно? Он у меня совсем небольшой: человек не должен суетиться, тратить время на злобу, интриги, карьеру… Он должен больше думать о себе… Да, да, как это ни странно, но прежде всего о себе… Он обязан самосовершенствоваться… Стараться не делать людям больно… Если каждый сможет сделать из себя совершенного человека, то… все люди на земле станут лучше. И, может быть, им станет легче договориться, чтобы не было войн…
И еще бы я хотел, чтобы писатели всего земного шара собрались и написали одну лишь книгу. Но такой силы, чтобы каждый прочитавший… осознал… что ничего нет в мире прекраснее человека… и мира. И чтобы он стал жить по этой книге… Почему бы и нет… Ведь собрались ученые, напряглись… и создали атомную бомбу. Чем хуже писатели?
– Мы обязательно все это передадим нашему сыну, – серьезно сказала Зоя.
– Или дочери. Все равно передадим ваш опыт, – добавил Красин.
– Вот и хорошо. Теперь и умирать можно. – Старик отвернулся, чтобы скрыть глаза, и стал подбрасывать плавник в тлеющий костер – Чую, умру скоро. Земля зовет…
Костер ярко пылал в постепенно надвигающихся сумерках, похожий на букет трепещущих на ветру алых маков. Ветер с моря крепчал. Песок уже не грел. Дюны дымились клубами песка, как миниатюрные вулканы. Пора было собираться домой.
В это время с берега донеслось:
– Э-г-г-ей… Красин здесь?
– Здесь! – закричал в ответ Ярослав Петрович, уже чувствуя, что кончилось все: одиночество, остров, костер, рыбалка, маяк… Все это смел ураганным ветром вопрос «Красин здесь?». Они и тут настигли его.
К костру подошел рыбак, который перевозил их на остров. Он был сердит.
– Надо менять место. Можно подумать, что я нанялся работать на вас. Телеграмма.
Пока, чтобы задобрить сердитого почтальона, Вадимыч наливал ему в стакан вина и подсовывал жареной рыбы, Красин прочитал текст телеграммы: «Приказываю немедленно возвратиться. Ухов».
– Что там? – тревожно спросила Зоя.
Они отошли от костра и Зоя прочла телеграмму.
– Ты скоро вернешься?
– Не знаю. Судя по категоричному тону, они или выносят вопрос в КПК[1], или передают в суд.
– Бедняга! За что же они так с тобой… жестоко… Помни, я всегда буду ждать тебя, на сколько бы лет тебя ни посадили: на пять, десять, пятнадцать, двадцать лет… Все равно буду ждать. И твой сын тоже.
Она прижалась к его груди и зарыдала. Он осторожно отодвинул ее от себя, поцеловал в соленые мокрые глаза.
– Мне пора ехать. Может быть, успею на последний самолет.
– Ты даже не переночуешь?
– Нет смысла. Я все равно не засну. А ты улетай завтра. Вряд ли это все быстро кончится. Как только освобожусь, если только освобожусь, я прилечу к тебе. Хорошо?
– Хорошо, милый…
– Вы подождете меня здесь? – спросил Красин рыбака. – Я мигом.
– Подожду, – буркнул рыбак, размякший от вина. – Да… Менять место надо… Менять…
9
Коле-шоферу было приказано встречать все самолеты из Прибалтики на протяжении трех суток. Коля несказанно обрадовался Красину, схватил его сумку, засуетился, открывая дверцу.
– Ты же не собирался служить новому шефу, – пошутил Ярослав Петрович.
– А я не служу. У нас нет никакого шефа, Ярослав Петрович. Все ждут вас. Вас приказано везти сразу в управление.
– Давай сначала домой… надо переодеться.
Шофер помрачнел.
– Дома у вас никого нет, Ярослав Петрович. Вот ключи от квартиры…
– А где жена, сын… невестка?
– Елена Степановна в больнице, а… остальные не знаю…
– Что с Еленой Степановной?
– Что-то на нервной почве.
– Давай все равно домой.
Дома царил хаос. В комнату Владика вообще нельзя было пробраться. Разбитая люстра, поломанная мебель, на кровати валяется изуродованное седло, постель – на подоконнике и выдавила часть стекла. Все засыпано пухом, пеплом. В общем, последний день Помпеи.
В спальне следы поспешных сборов, на полу – разбитый стакан, в туалете – следы рвоты, постель скомканная. Но вещи все были на месте. Значит, жена никуда не уехала, а действительно находится в больнице. У телефона лежал написанный четко, явно не Лениной рукой, адрес больницы.
Красин принял душ, выпил стакан чаю с медом, переоделся в парадный костюм, повязал новый галстук… Из зеркала на него смотрел еще сравнительно молодой, представительный, слегка загоревший мужчина. Короткий отдых в Прибалтике пошел ему на пользу. Таким не стыдно предстать перед судом. Пусть посмотрят на «гуляку», «пьяницу», «морально разложившуюся личность».
По дороге в больницу Коля много говорил. Он благодарил Ярослава Петровича за мудрый совет объясниться с Верой. Она действительно ни в чем не виновата, просто так вести себя научили ее незамужние эмансипированные подружки. Но теперь она многое осознала, будет больше уделять внимания семье, не слушаться своих незамужних подружек. Кроме того, поломки в машине и анонимные звонки прекратились. Коля был просто счастлив и пытался свое счастье перенести на Красина.
– Вот посмотрите, Ярослав Петрович, у вас тоже все будет хорошо. Все обойдется. К чистому грязь не прилипает.
В первое мгновение Ярослав Петрович не узнал Лену. С кровати на него смотрела седая, смертельно уставшая старуха, глаза которой поблескивали беспокойным черным пламенем.
– А… Это… ты. – Она с трудом раскрывала рот. – Ты… прекрасно… выглядишь…
Он взял жену за руку. Рука была горячей, сухой и дрожала. Перед тем как зайти в палату, Красин долго разговаривал с врачом. Врач сказал, что у его жены был сильный нервный приступ, едва не закончившийся белой горячкой. Они забрали ее уже без сознания, пульс едва прощупывался. Хорошо, что дверь была полуоткрыта, соседка зашла узнать, в чем дело, и тут же вызвала «скорую». Еще врач сказал, что дает на свидание всего пять минут, что Лене ни в коем случае нельзя волноваться и что ей придется два-три месяца побыть в неврологическом санатории, прежде чем окончательно придет в себя. «Положение критическое, – сказал врач. – От малейшей встряски она может сойти с ума».
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Красин. Ее рука дрожала, как пойманная птица.
– Ты прости меня за все… Я была не права… Когда ты ушел… я сама не своя… Искала тебя… Ни на работе, нигде… Думала, что случилось…
– Ладно, не будем об этом. Тебе чего принести?
– А потом началась эта драка…
– Какая драка?
– Владик застал… Гарика… С Шурой… Они, оказывается, уже давно… И началась драка…
– Перестань, тебе нельзя волноваться.
– И Владик пробил… Гарику… голову… бутылкой. Тяжелое сотрясение мозга. Владик сидит… Его будут судить… Два года… минимум… Представляешь… наш сын… преступник…
У Лены покраснела шея, и краснота начала наползать на лицо.
– Ничего. Не волнуйся. Он еще молодой. Может, дадут условно.
– Ты… сделай что-нибудь… Сделаешь?
– Постараюсь. Не волнуйся… Все будет хорошо.
Краснота доползла до середины лица, разлилась вправо. Теперь на Ярослава Петровича словно смотрели два человека. С одной стороны – прежняя Лена, с другой – иной человек, выходец из мира, куда ему не проникнуть.