Смеялись оба: и хозяин, и постоялец.
Когда Хлебников упоминал о бывшем правителе компании Баранове, глаза его загорались:
— Ежели славят отважного Ермака и Шелихова, то Баранов стоит, конечно, не ниже их, ибо, — Хлебников торжествующе поднял палец, — удержал и упрочил владения, просветил и образовал народ, сделал дальнейшие и важные заселения, о коих и не помышлял. Орел был по полету, множество дел свершил, а мог бы и более гораздо, ежели бы не проходимец Шеффер. Какие планы строил! Мечтал на юг продвинуться, на Курилы, Сахалин с одного боку. Из Калифорнии на остров Шарлотты и Гаваи — с другого. Весь Великий океан в российские владения обрести. Однако Петербург отмалчивался, война с супостатом помешала. — Хозяин помолчал. — Да и подмога вашего капитана в ту пору нужна была. — И он рассказал о стычке Баранова с Лазаревым…
Тем временем закончили окуривание фрегата, открыли люки и неделю проветривали палубы и трюмы. Корзинами свозили на берег дохлых крыс. Постепенно перевезли на корабль имущество, и начала переселяться команда. Лазарев переселился одним из первых. Вечером в дверь его каюты раздался тревожный стук. На пороге появился взволнованный Завалишин:
— Команда, Михаил Петрович, вновь бунтует. На корабль нынче матросы возвращаться не желают, опять Кадьяна требуют убрать.
Лазарев молча встал, застегнул сюртук.
— Распорядитесь, Дмитрий Иринархович, немедля катер к трапу.
Многое передумал он, пока катер шел к берегу, то и дело вздымаясь на гребнях крутых волн. Кадьяна он и сам терпеть ныне не может, склочник и интриган, кроме всего, оказался. Однако «смутьянов» более сотни, почти вся команда. В случае огласки всем грозит острог, каторга, плети, если не более. Дело надо как-то замять, не давать законного хода.
Настороженным гулом встретила офицеров толпа матросов на берегу. Впереди стояли два усатых старослужащих.
— Ваше высокоблагородие! Будь что будет, а ежели Кадьяна с «Крейсера» не уберете, нога наша на палубу не ступит.
Непривычно Лазареву выслушивать ультиматумы, но он-то знал, где правда.
— Вот что, братцы, — матросы затихли, — что было, то прошло. Кадьян нынче болен и с корабля списывается.
Команда одобрительно загалдела.
— А теперь, — сказал Лазарев, нахмурясь, — все на корабль! Да, чур, все, что было — быльем должно порасти, о том нигде не болтать!
В тот же день с глазу на глаз он дал ясно понять Кадьяну, что его служба на «Крейсере» дальше невозможна. По его настоятельному «совету» Кадьян подал рапорт с просьбой списать его с фрегата по болезни.
Вскоре пришел из Петропавловска шлюп «Ладога».
Михаил сразу же договорился с братом. На «Ладогу» переходит Кадьян, а вместо него на «Крейсер» — толковый лейтенант Дмитрий Никольский, старший на шлюпе. В очередном донесении Лазарев-второй сообщил между прочим начальству о том, что «воспоследовала небольшая перемена: лейтенант Кадьян, служивший на вверенном мне фрегате, по причине расстроенного его здоровья, над коим суровый в Ситхе климат мог бы возыметь еще худшие последствия, переписан мною на шлюп «Ладога», вместо него поступил на фрегат с оного лейтенант Никольский». Вот первые и последние официальные следы недавнего брожения. Спустя пять лет судьба опять сведет Кадьяна с Лазаревым в чем-то сходной ситуации…
Командир шлюпа доставил конфиденциальное указание Лазареву об отмене всех мер по пресечению плавания американских судов вблизи берегов Русской Америки.
Ознакомив Муравьева с указанием из Петербурга, Лазарев нахмурился:
— Сия инструкция противоречит тому, что я имел ранее от министра. Видать, курс нашей политики меняется на противоположный.
Муравьев, как всегда, пригласил Лазарева отобедать и за столом продолжал разговор:
— История эта, Михаил Петрович, давняя. Прежде наши влиятельные акционеры — Румянцев, Мордвинов, Пестель — привлекали государя в компанию и вели энергично дело к защите ее интересов от покушений американцев. Военные суда для поддержания порядка направляли, подобно вашим.
— Так что же изменило такое направление политики?
Муравьев загадочно рассмеялся:
— Политику, милейший Михаил Петрович, проводят персоны. Нынче управляет всеми иностранными делами Карл Нессельроде[72], слыхали?
Лазарев кивнул головой, а Муравьев, не скрывая недовольства, продолжал откровенничать:
72
Нессельроде Карл Васильевич (1780–1862) — граф, с 1845 г. канцлер, в 1816–1856 гг. министр иностранных дел.