Михаил усмехнулся:
— Небось и на меня поклеп возводил, знает ведь, что я никому спуску не даю.
— Нет-нет, он про тебя слова дурного не сказал.
— Всякий волен свои мысли высказывать. Лишь бы на пользу делу и не во вред людям они шли. В Кронштадте такого не услышишь, все на виду, как на ладони. — Лазарев, вспомнив о чем-то, продолжал: — Поедем-ка нынче в Петербург. Пора мне закругляться с «Крейсером», да и отвлечься немного от дел. Поехали вместе, поживем у Демута, развеемся.
Заканчивая дела с компанией, он побывал на набережной Мойки в доме у Синего моста. Жил в нем с зимы 1824 года служащий компании Кондратий Рылеев. Днем здесь вершились дела компании, а вечером часто сходились не только моряки, но и армейские офицеры и литераторы.
Спорили о порядках не только в Русской Америке, но в государстве Российском…
Андрей Лазарев был прав. Михаил Кюхельбекер последние недели почти каждый вечер проводил у своего друга Кондрата Рылеева. В кругу единомышленников горячо обсуждали возможность использовать неразбериху у трона, поднять войска и попытаться изменить существующие порядки в государстве.
Лазарев, конечно, об этом не знал. В коридоре он встретил грустного Завалишина.
— Завтра поутру уезжаю в деревню под Казань, ипохондрия одолевает. Отосплюсь на природе. Кланяйтесь Павлу Степановичу. Он мне сказывал, что тоже в отпуск собирается, куда-то на Смоленщину.
— В добрый путь, Дмитрий Иринархович. Нахимов, я точно слышал, собрался в отпуск, следом и я через недельку отправлюсь на Владимирщину…
Так навсегда расходились жизненные дороги двух товарищей по кругосветному плаванию, разных по возрасту, по многим взглядам на бытие, но единых в одном из самых ценных человеческих свойств, которые сблизили их, — искренности и честности…
Георгиевский флаг Наварина
Смена владельцев трона на Руси редко проходила без кровопролития.
Декабрь 1825 года не был исключением.
Плохо ли, хорошо правил четверть века Александр I, но при всем его лицемерии он не выказывал явно, в жесткой форме, своего самовластия. Непокорных карал — без крови, но больно. Например, ссылкой — Пушкина, Сперанского, удалил от двора Сенявина.
Николай расчистил себе путь к трону пушечными залпами. Картечь косила всех подряд: убегающих солдат с незаряженными ружьями, любопытных простолюдинов.
Среди тех, кого расстреливали, было немало морских офицеров и матросов гвардейского флотского экипажа. Экипаж вывели на Сенатскую площадь капитан-лейтенант Николай Бестужев и лейтенант Михаил Кюхельбекер. В рядах восставших войск каждый четвертый был одет в матросский бушлат. Николай тоже рассчитывал на гвардейский экипаж, но он плохо знал моряков…
Собственно, о Николае до 14 декабря мало что слышали. Разве что гвардейские офицеры «его ненавидели за холодную жестокость, за мелочное педантство, за злопамятство».
Так уж повелось на Руси со времен Екатерины: обосновавшись на троне, новые властители старались разными актами укрепить свой авторитет, Николаю тоже позарез были нужны сейчас хотя бы внешне эффектные меры поднятия престижа.
По традиции своих царственных предшественников, император сразу же вернул на службу некоторых известных лиц, например, Сперанского. Возвратил из Михайловского Пушкина. По высочайшему повелению барон Дибич сообщал: «…г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря…»
Среди этих немногих внезапно оказался опальный вице-адмирал Дмитрий Сенявин. Десяток с лишним лет томился без дела, перебивался кое-как, нищенствуя, авторитетнейший среди моряков боевой адмирал. На полях приказа о его возвращении царь написал: «Принять прежним старшинством, объявить, что я радуюсь опять видеть во флоте имя, его прославившее». Не без умысла, когда еще невский лед был обагрен людской кровью, Николай приблизил Сенявина к себе, назначив генерал-адъютантом. Но скоро случился конфуз. Сына Сенявина, Николая, взяли под стражу по подозрению к причастности к событиям на Сенатской площади. Его отпустят, не доказав вины, через три месяца по высочайшему повелению, «вменя арест вместо наказания». Видимо, «не было дыма без огня».
Вернувшись на флот, Сенявин весь отдался службе, наверстывая упущенное, а вскоре события вовлекли его в канву хитросплетений внешней политики Николая.