Келли наверняка придет в бешенство. Только себе самому Кевин мог признаться, что до смерти боится этого человека. Впрочем, любой, у кого хоть полчердака на месте, трепетал перед Келли!
Кевин двигался медленно. Возбуждение, которое он обычно испытывал, сидя в этой классной машине, сменилось страхом.
Чтоб ей провалиться, этой чертовой Мэнди! Почему она не дождалась его в условленном месте?
Патрик Келли плеснул себе коньяку в высокий, суживающийся кверху бокал и снова плюхнулся в кресло. Патрика раздражала Тиффани, она просто его достала. Только и знает, что пялится на себя в зеркало. Никак не налюбуется!
Тиффани исполнилось девятнадцать, и она была на три месяца моложе его дочери. Взглянешь на нее — ну прямо Джейн Мэнсфилд. Келли любил женщин с пышными формами. Легкая усмешка тронула губы Келли: Тиффани, должно быть, понятия не имела, что это еще за Джейн Мэнсфилд. Мозгов у нее, по его наблюдению, было не больше, чем у чурбана. Впрочем, Келли это вполне устраивало. Он не имел ни малейшего желания вести с ней беседы. Вот спать с ней — дело другое.
Несколько секунд он смотрел на большую рождественскую елку в углу гостиной, сверкавшую огнями. Затем перевел взгляд на фотографию, стоявшую на камине. Рене, его покойная жена. Неожиданно накатила тоска, мучительная, безысходная, и по телу его, облаченному в костюм фирмы «Армани», пробежала дрожь В памяти всплыло другое Рождество: маленькая квартирка, Рене с Мэнди на руках, полная пара ванная, пахнет камфорой. Мэнди едва-едва начала поправляться после крупа, и они с Рене провели с малышкой всю ночь.
Он тосковал по Рене. Ни на минуту не забывал о ней. Они вместе создавали свое дело, и главой его фактически была она. Он же, как мужчина, служил мускульной силой. Наколет на кругленькую сумму какого-нибудь мошенника, а потом с нужными людьми свяжет. Надо сказать, что на нужных людей нюх у Келли был просто собачий. Он, как никто, умел вытянуть из человека всю его подноготную и, не стесняясь, пользовался этим умением.
Келли хотя и претендовал на респектабельность: дом приобрел огромный, а костюмы носил только сшитые на заказ, — но где-то в самых дальних уголках его сознания занозой сидела мысль, что он так и остался бродягой из Ист-Энда,[9] проворачивающим всякие темные делишки и потому смертельно боящимся копов. От этого ощущения ему, пожалуй, никогда не избавиться, хотя теперь у него контакты с самыми высокопоставленными персонами в стране. Ему ни за что не забыть убогие квартирки без горячей воды, густонаселенные дома с целыми полчищами крыс, надрывавшуюся на работе мать. Он знал, был убежден, что воспоминания навсегда останутся с ним. И вообще, если бы не его жена с ее талантами и смекалкой, не видать бы ему нынешней респектабельной жизни. Чего только не делала Рене, чтобы заполучить их первого богатого клиента! На какие только хитрости не шла! Не исключено, конечно, что он и сам чего-нибудь добился бы, если бы всякий раз ему не грозила опасность попасть за решетку. Да, жена многому его научила, и теперь он по ней тосковал и не мог забыть, как любил ее, как уважал, как они вместе строили свое благополучие ради единственной дочери. Эти воспоминания еще больше отдалили его от Тиффани, которая и без того его раздражала. С какой стати она здесь расселась в своем облегающем платье, зачем выставила ноги с загаром, обычным для женщин ее профессии?! Он хочет только Рене, с ее светлыми волосами, собранными в пучок на затылке, с ее изящной фигурой. Она всегда носила черные платья, это считалось высшим шиком, по крайней мере для него! Она вообще одевалась со вкусом, отличалась хорошими манерами, чем приводила его в восторг. Бросив взгляд на елку, он почувствовал, как закипают в глазах слезы. Рождество всегда пробуждает воспоминания, такой уж это день — день воспоминаний о любимых, которые ушли из жизни. Горестные и в то же время сладкие воспоминания! Все эти десять лет он ее оплакивал, полностью посвятив себя воспитанию дочери, которая унаследовала от матери ее ум и жизнелюбие. И зачем только она связалась с этим парнем! Кевин явно не нравился Патрику. Сразу видно, что хитрец, себе на уме. Хотя Мэнди заверяла отца, что ее друг — весь на ладони, как игральная кость.
Молчание становилось тягостным и действовало Келли на нервы. Сидит, как немая, думал он, глядя на Тиффани, будто язык проглотила. И под ним лежит как бревно, даже не улыбается. Потом молча встает, идет к биде, подмывается и, вернувшись в постель, сразу засыпает. Трахать ее — все равно что резиновую куклу. Оживляется она, лишь когда любуется на себя в зеркало… В гнетущую тишину ворвался телефонный звонок. Келли вскочил как ужаленный и схватил трубку в надежде, что это Мэнди, но услышал голос Билла Дуна.