Вернувшись в Лос-Анджелес, я съел ланч и заехал в свою контору в Кэхуенга-билдинг посмотреть, нет ли какой корреспонденции.
Из конторы я позвонил Кингсли.
— Я встретился с Лоури, — сказал я. — Он наговорил мне столько гадостей, что его трудно заподозрить в неискренности. Я попробовал слегка его раздразнить, но из этого ничего не вышло. Все-таки я по-прежнему склоняюсь к мысли, что с вашей женой они поссорились и расстались, но он все же пытался наладить с ней отношения.
— Тогда он должен знать, где она, — сказал Кингсли.
— Может быть, и знает, но это вовсе не обязательно. Кстати, на той улице, где живет Лоури, со мной произошла довольно любопытная история. Там всего два дома. Второй принадлежит некоему доктору Алмору. — Я вкратце рассказал Кингсли о случившемся со мной эпизоде.
Какое-то время на другом конце провода было тихо, потом Кингсли сказал:
— Доктор Элберт Алмор?
— Да.
— Он иногда лечил Кристал. Несколько раз приходил к нам домой, когда она… ну, принимала лишнего. Мне показалось, что он чересчур усердствует со своим шприцем. Его жена… погодите-ка, что же случилось с его женой? А, да, она покончила самоубийством.
— Когда? — спросил я.
— Не помню. Уже давно. Я с ним никогда не общался вне дома. Что вы теперь собираетесь предпринять?
Я ответил, что собираюсь съездить на озеро Пьюма, вот только не знаю, не поздновато ли сегодня отправляться в дорогу.
Кингсли сказал, что времени мне хватит и что в горах темнеет на час позже.
— Отлично, — сказал я и повесил трубку.
5
Сан-Бернадино жарился в лучах полуденного солнца. Воздух был так горяч, что язык у меня, казалось, покрылся волдырями. Задыхаясь от жары, я проехал город, довольно долго простоял за пинтой [7]спиртного, которую купил на тот случай, если соберусь падать в обморок прежде, чем успею добраться до гор, и поехал вверх по крутому подъему в направлении на Крестлайн. Через полторы мили дорога поднялась до уровня пяти тысяч футов, но даже здесь было отнюдь не прохладно. Проехав тридцать миль по горной дороге, я оказался в местечке Бабблинг-Спрингс, окруженном высокими Соснами. Здесь располагался склад лесоматериалов и газонасосная станция, но все равно местечко показалось мне сущим раем. Начиная отсюда и до конца моего пути было прохладно.
С обеих концов дамбы на озере Пьюма стояли вооруженные часовые, еще один торчал посередине. Первый же, к которому я подъехал, заставил меня, прежде чем я въеду на дамбу, закрыть все окна в машине. С обеих сторон параллельно дамбе, на расстоянии от нее футов в сто, дорогу прогулочным катерам преграждали веревки с подвязанными к ним поплавками. Кроме этих деталей, война, похоже, никак не сказалась на озере Пьюма.
Голубую гладь бороздили байдарки и лодки с подвесными моторами; поднимая огромные облака водяных брызг, лихо, словно подвыпившие гуляки, носились быстроходные катера, на глазах уменьшаясь в размерах до величины десятицентовой монетки; сидящие в них женщины верещали и хлопали ладошками по воде. На волнах от моторок тряслись любители рыбной ловли: заплатив по два доллара за лицензию, они теперь пытались окупить хоть цент, выуживая рыбью мелочь.
Пробежав вдоль отвесных гранитных круч, дорога спустилась в луга, поросшие жесткой травой, среди травы виднелись отцветающие дикие ирисы, белые и лиловые люпины, цветы живучки, водосбора, болотной мяты и ястребинки. Высокие желтые сосны упирались верхушками в голубое небо. Дорога снова вышла к озеру, и местность заполнили широкобедрые женщины в цветастых брюках, с лентами, в деревенских платочках и сандалиях на толстой подошве. Виляя из стороны в сторону, дорогу осторожно пересекали велосипедисты, а время от времени прямо из-под машины вспархивали встревоженные птицы.
За милю от поселка от шоссе ответвлялась другая дорога, поуже. Грубая фанерная табличка над шоссейным щитом гласила: «Малое Оленье озеро. 1 ¾ мили». Я свернул. По склонам громоздились уединенные домики, через милю они исчезли. Вскоре от этой дороги отделилась еще одна, совсем уж узкая. На фанерной табличке было написано: «Малое Оленье озеро. Частная дорога. Проезд запрещен». Я повернул свой «крайслер» на эту дорогу и с милю осторожно петлял в безмолвном лабиринте из огромных гранитных глыб, черных дубов, железных деревьев и зарослей толокнянки. На дереве пискнула голубая сойка, а белка издала в мой адрес ворчливый звук и сердито ударила по сосновой шишке, зажатой в лапке. Дятел в яркой красной шапочке перестал долбить клювом по стволу и посмотрел на меня одним глазом-бусинкой, потом ловко спрятался за ствол и уставился на меня другим. Я подъехал к решетчатым воротам с еще одной предупредительной табличкой.
За воротами дорога еще с две сотни ярдов петляла между деревьями, и внезапно передо мной открылся вид на маленькое озеро овальной формы, лежавшее в обрамлении деревьев, скал и диких трав словно капля росы, упавшая в скрученный лист. У ближнего края озеро перегораживала бетонная дамба с веревочным ограждением и старым мельничным колесом. Неподалеку стоял небольшой дом из неошкуренных еловых бревен.
С противоположной стороны озера, далеко от дороги, но у самого края дамбы над водой нависал огромный коттедж из красного дерева, за ним, на удалении друг от друга, стояли еще два коттеджа. Все коттеджи были заперты, молчаливы, с опущенными на окнах шторами. В большом коттедже были светло-оранжевые венецианские жалюзи и двенадцатистворчатое окно, выходящее на озеро.
На дальнем от дамбы конце озера возвышалось нечто, напоминающее небольшой причал с павильоном. На покоробленной фанерной табличке над павильоном было намазано большими белыми буквами: «Лагерь Килкаре»! Не в силах уловить в увиденном какой-либо смысл, я вышел из машины и пошел к ближайшему дому. Где-то позади дома глухо стучал топор.
Я забарабанил в дверь. Стук топора прекратился. Откуда-то раздался человеческий голос. Я присел на валун и закурил сигарету. Из-за угла дома послышались неровные шаги, и появился мужчина с суровым лицом и смуглой кожей. В руке он нес топор.
Плотно сложен, среднего роста, когда идет, прихрамывает, чуть отбрасывая при каждом шаге правую ногу и описывая ею в воздухе небольшую дугу. Небритый подбородок землистого цвета, голубые глаза, седые, давно не стриженные волосы, завивающиеся над ушами. Одет в грубые синие брюки из хлопка, синяя рубашка расстегнута на загорелой мускулистой шее. В углу рта торчит сигарета. Голос резкий и непроницаемый, как у горожанина.
— Да?
— Мистер Билл Чесс?
— Я.
Я поднялся, вынул из кармана сопроводительную записку Кингсли и протянул ему. Он покосился на записку, тяжело прошагал в дом и вернулся в водруженных на нос очках. Внимательно прочел записку раз, потом другой. Убрал ее в карман рубашки, застегнул его на пуговицу и подал мне руку.
— Рад с вами познакомиться, мистер Марло.
Мы обменялись рукопожатием. Ладонь у Чесса была словно рашпиль.
— Хотите, значит, осмотреть коттедж Кингсли? С удовольствием вам его покажу. Скажите, ради Христа, а может, он его продавать надумал? — Чесс пристально посмотрел на меня и ткнул большим пальцем в сторону озера.
— Может быть, и надумал, — сказал я. — Все продается в Калифорнии.
— Неужто и вправду? Вот эта штука из красного дерева — по он самый и есть. Внутри отделан сучковатой сосной, крыша наборная, фундамент каменный, веранда, ванна, везде венецианские жалюзи, большой камин, большие спальни с масляной печкой — как раз то, что нужно весной и осенью, кухонная плита комбинированная — и под дрова, и под газ. Все по первому классу. Стоит тысяч восемь, а для горного коттеджа это немало. И на холме еще собственный источник воды.
— А электричество, телефон? — спросил я, чтобы поддержать разговор.
— Электричество — само собой. Телефона нет. Сейчас его не поставишь, а поставишь, так кучу денег ухлопаешь, чтобы сюда линию протянуть.
Своими твердыми голубыми глазами Билл Чесс смотрел на меня, я — на него. Несмотря на заматерелую внешность, он походил на пьяницу. Блестящая толстая кожа, слишком заметные вены, в глазах яркие искры.