Поэтому нашему разочарованию не было предела, когда утром, придя на причал, чтобы попрощаться с капитаном Куном, мы увидели, что корабль Шеклтона ушел, а Маклеод и Хау нам ничего не сообщили. «Инвинсибл» и «Инфлексибл» ночью поднялись вверх по Рио-де-ла-Плате и стояли на рейде на середине реки; на кораблях спускали все новые шлюпки, которые вскоре подходили к причалу, забитые матросами. Вскоре по припортовым переулкам бродили толпы матросов-артиллеристов, претендентов на могилы на морском дне. Ближайшим паромом мы отправились в Буэнос-Айрес. Через два дня в грязном кабаке под вывеской «Зеленая обезьяна» мы случайно столкнулись с ребятами с «Эндьюранса». Хау и Маклеод так обрадовались встрече с нами, что не преминули притащить за наш стол боцмана.
Все знали, что этого Джона Винсента никак нельзя считать весельчаком и душой общества. Сердито сверкая глазами, он дал понять, что заместитель Шеклтона Фрэнк Уайлд вычеркнул четырех зачинщиков драки из ведомости на жалованье, а об их замене решение может принять лишь сам Сэр. Затем он умолк и принялся гипнотизировать крышку стола.
Бэйквелл пожелал узнать, когда можно ожидать прибытия Шеклтона.
Винсент даже не взглянул в его сторону, а вместо этого сказал Маклеоду:
— Шеф здесь, когда он здесь. Верно?
Маклеод кивнул:
— Точно. Но они оба — отличные парни. Были на одном плавучем гробу и отлично проявили себя, когда он отдал концы. Ты мог бы замолвить за них словечко.
Винсент посмотрел на меня, и я впервые очень близко увидел его гладкое широкое лицо.
— Этот слишком молод, чтобы ввязываться в такие дела. — Он встал. — Вы оба отличные моряки и ведите себя и дальше хорошо, а приедет шеф, он и решит, вербовать вас или нет.
С одной стороны, Бэйквелл мог рассчитывать на то, что место на «Эндьюрансе» у него в кармане, с другой стороны, он боялся, что ему придется меня здесь оставить. Вскоре после первого разговора с Винсентом он сказал мне в открытую, что просто влюбился в мысль отправиться в Антарктику и не скрывает своего намерения отправиться туда без меня.
Тем временем все работы на корабле были закончены. «Эндьюранс» покрасили в черный цвет и загрузили провиант. Затем поднялся шум. Прибыли ездовые собаки. Канадский грузовой пароход, загаженный настолько, что невольно приходилось задаваться вопросом, не плыл ли он по грязевому морю, пришвартовался и выдвинул краны. Собак — по паре в клетке — поднимали на борт и запирали в вольере, всего шестьдесят девять метисов из приполярных районов, непохожие друг на друга, хотя все сильные, крупные и совершенно дикие. Самые сильные животные были помесью собаки и волка, вожаков зовут Шекспир и Боцман, поэтому хотя бы в порту Буэнос-Айреса их можно было не перепутать.
Винсент, должно быть, быстро понял, что с Бэйвеллом ему повезло, так как он везде и всегда на месте и активно участвовал во всех делах. Когда прибыл Фрэнк Хёрли, экспедиционный фотограф-австралиец, команда была в полном составе, если не считать Шеклтона, и обживалась на корабле. Первый помощник Гринстрит подошел ко мне на причале и спросил, правда ли, что я плавал в качестве помощника кока, и когда я сказал, что это правда, он предложил мне пока быть при коке. Несмотря на это, койку на борту мне не дали, и Бэйквелл, которому койку как раз предоставили, ночевал в нашем пансионе. Я здесь был совершенно ни при чем, сказал он. Ему требовалась ежедневная порция вони от птичьего помета.
Это навело меня на мысль, что мне надо бы в уборную. Для воды у меня была старая бутылка, но постепенно наружу попросился шоколад, который урчал в животе. В течение ночи море, казалось, проникло в мои внутренности, смешавшись с запахом резины. Пребывание в открытом море ощущалось все сильнее. Мною овладела вялая дурнота. Мое лицо, должно быть, позеленело и приобрело такой же оттенок, как у Грина, когда он стоит в жарком камбузе у плиты и, покрытый тонкой пленкой пота, помешивает настоящий черепаховый суп «жильяр».
Довольно, не думать об этом!
В крайнем случае наложу в какой-нибудь сапог и сразу набью его тряпками.
Черепаху сервируют в «Ритце». «Ритц» — это бывший грузовой трюм и нынешняя кают-компания. Это самое большое помещение на «Эндьюрансе», его сердце, находящееся на твиндеке. Его нельзя было бы отличить от коридора, если бы в нем не стояли стол и тридцать стульев — для каждого члена команды. На переборках висели «Юнион Джек» и все флаги империи, и это хорошо, потому что облицовка стен в «Ритце» была совершенно никудышной. Через несколько дней таскания кастрюль я знал все пороги, каждую торчащую из доски головку винта на пути из камбуза до «Ритца». Там наша закуска из черепах была встречена на «ура», и капитан Уорсли спросил в компании, что сказал бы Шеклтон, если бы узнал, как Грин и Блэк балуют ребят.
Так же как за пару дней до этого все ждали Шеклтона, так и я ждал его до сих пор. Я был единственным, кто еще ни разу не видел Шеклтона в лицо, и, пока я сижу в своем шкафу, вряд ли что-нибудь изменится. Невероятно, что Сэр во время собачьей вахты спустится под палубу, чтобы взять штормовку или принести мне кусочек шоколада.
«Резиновые сапоги? Возьмите эти, сэр, они еще совсем теплые».
При этом я бы не сидел здесь и не был бы обузой для героев-полярников, не будь Шеклтон столь любезен, чтобы лично сказать мне:
— Мальчик, я не могу взять тебя с собой! Ты еще не взрослый!
Каждый знал, если бы Шеклтон был на корабле, все бы закрутилось в течение нескольких часов. Но никто не ждал Шеклтона с таким нетерпением, как я. Я пытался не показывать виду, но удавалось это не всегда. Убирая посуду, я регулярно ощущал жалость к самому себе. Затем чаще всего подходил биолог Боб Кларк, клал руку мне на плечо: «Все будет хорошо!» Потом раздавался вопль Грина: «Хоп-хоп-хоп, ребята! С вас хватит! Валите отсюда. Пусть Блэки тут уберет, или хотите, чтобы это сделал кто-то из вас?»
Однажды я напился с Хау; он пересказал мне при этом половину своей жизни и после притащил в бордель, где, к счастью, как раз не оказалось свободных мест. Другие начали дразнить меня, когда мы случайно наткнулись на них в Ла-Боке, и получили за это крепкую взбучку от шкипера.
Я мог себе представить все, что угодно, но только не то, что, как внезапно выяснилось, Шеклтон уже давно на корабле. Я узнал об этом от Грина, который предполагал, что мне это известно, как и всем остальным, и первое, что я сделал — рассказал Бэйквеллу, который был просто огорошен.
Он прибыл на борт вчера рано утром. Он, наверное, проверил запасы провианта и оснащение, осмотрел собак и мотосани и исчез в своей каюте, чтобы отдохнуть. Со второй половины дня он принимал поодиночке членов экипажа.
И там побывали уже почти все, Грин, Хау, Маклеод, ученые, и врачи, и кочегары. Тех, кто еще оставался, вызывали окликом или просто кивком. Они ставили свои стаканы и молча выходили из «Ритца». Я закончил свою работу и сидел за столом. Миссис Чиппи, кошка судового плотника Гарри Макниша по прозвищу Чиппи[2], бегала тут же по столу, как всегда по вечерам получая порцию ласки. Фрэнк Хёрли разобрал фотокамеру и чистил детали. Трое играли в карты. Богатырь Том Крин, удостоенный медали за мужество во время последней экспедиции Скотта, идол моего брата, сам Том Крин подмигнул мне. Эти парни, которые побывали везде, лично знали Амундсена, и которые, окажись они на «Джоне Лондоне», ни за что не дали бы ему пойти ко дну, они сделали все, чтобы внушить мне, что я скоро стану одним из них.
Но я все равно думал лишь об одном: я думал о старом Симмсе и его предупреждении. Я — он и есть, думал я. Я дурачок!
Когда настала очередь Бэйквелла и он вернулся в «Ритц», я прочел в его взгляде, что час пробил. Мы вышли на палубу. Он сказал, что завербовался. И что Сэр не хочет брать на себя ответственность за меня. Шеклтон сожалеет, но мне всего семнадцать лет и я слишком молод.
— Ладно, — сказал я, стараясь быть как можно спокойнее. — Когда вы отплываете?
Мы стояли в темном углу у фальшборта. В темноте я мог разглядеть лишь силуэт Бэйквелла. Он смотрел на реку и молчал, и в тишине было слышно, как на носу в клетках скреблись собаки, прежде чем свернуться клубком и заснуть.