Впрочем, в «заигрывании с солдатами», о котором Марков с опасением писал в записи от 2–4 марта, Сергею Леонидовичу в скором времени пришлось участвовать и самому — в Брянске начались волнения гарнизона, и Марков должен был его «успокоить». Вряд ли это была его инициатива; скорее всего, старик Горбатовский в приказном порядке поручил дело молодому, энергичному генералу, имевшему большой опыт выступлений перед аудиторией. 10 марта Марков отметил в дневнике: «Получено приказание выехать в Минск для поездки в Брянск. Мое первое выступление перед толпой»[36]. В Брянск генерал прибыл 13 марта и сразу же попал в горячую революционную «кашу» — солдаты местного гарнизона арестовали 20 офицеров, в городе шли погромы. Сергей Леонидович сразу же вступил в переговоры с местным советом и смог добиться освобождения арестованных. Но после полуночи настроение толпы изменилось, и сразу несколько рот направились к вокзалу, чтобы арестовать приезжего генерала. Марков, перекрикивая злых, перевозбужденных людей, обратился к толпе с речью, помимо прочего произнеся и такую фразу:
— Если бы тут был кто-нибудь из моих железных стрелков, он сказал бы вам, кто такой генерал Марков!
— Я служил в 13-м полку! — внезапно отозвался из толпы какой-то солдат.
— Ты?..
Генерал растолкал окружавших его, подошел к солдату и с силой взял его за ворот шинели.
— Ты? Ну так коли! Неприятельская пуля пощадила в боях, так пусть покончит со мной рука моего стрелка!
Солдат засмущался, а толпа… заревела от восторга и зааплодировала. В Минск Марков уезжал вместе с освобожденными офицерами под крики «ура» в свой адрес…
Конечно, Маркову тогда неимоверно повезло. Ведь не окажись в толпе бывший стрелок 13-го полка, и Сергей Леонидович неизбежно пал бы жертвой жестокого самосуда. Несмотря на то что Февральский переворот любили именовать бескровным, уже в первые дни «демократической» власти в стране начались убийства офицеров. На языке тех лет они скромно именовались эксцессами…
Март и апрель прошли для Сергея Леонидовича в непрерывной работе. 18 марта он был единогласно избран в армейский и Молодечненский гарнизонный комитеты и стал одним из фронтовых «главноуговаривающих» — так теперь именовались офицеры, умевшие найти ключ к сердцам солдат, вникнуть в их требования. Так, 24 марта он до двух часов ночи «уговаривал и разговаривал» с представителями 445-го пехотного Темниковского полка 112-й пехотной дивизии, позиция которых сводилась к фразе «Воевать хотим, а на позицию не желаем». 31 марта по приказу командарма Марков отправился на позиции 2-го Кавказского армейского корпуса, в котором недавно «революционный» прапорщик 25-го гренадерского (703-го пехотного) Сурамского полка А. И. Ремнев[37] во время митинга сместил командира, заслуженного генерала от артиллерии С. Мехмендарова[38], и «вручил» командование корпусом начдиву 51-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту В. О. Бенескулу[39] Марков резко осудил поведение Бенескула, в лицо высказал генералу все, что о нем думает. А 2 апреля ему рассказали, что Бенескул застрелился, не пережив позора. «Мне в первый раз в жизни сказали, что я убийца, — записал в дневнике Марков. — Не выдержал, сделалось дурно, самосознание говорит, что я виновен. Не надо было говорить Бенескулу о некорректности его принятия корпуса из рук прапорщика Ремнева. Я должен был знать его слабость духа, воли, его мягкость. Вечером собрались все наши комитеты и многочисленная публика; я пришел и, заявив, что я убийца, просил судить меня. Через несколько времени за мной прибежали офицеры и солдаты с просьбой выслушать их постановление. Мое появление, чтение постановления, в котором говорилось, что я поступил как честный солдат и генерал, и мой уход — сплошная овация всего собрания»[40].
Но оправдание не принесло Сергею Леонидовичу успокоения. 10 апреля он написал заявление об освобождении от членства в обоих комитетах. На душе становилось все тяжелее и тяжелее, вера в то, что удастся наладить простые и доверительные отношения между офицерами и солдатами, избавиться от «плохого» старого и вжиться в «хорошее» новое, таяла с каждым днем. 13 апреля Марков записал: «Я верю, что все будет хорошо, но боюсь — какой ценой? Мало говорить — война до победного конца, но надо и хотеть этого…»[41]
37
38
39