Почти целый век эксплуатировался и миф об угрозе для Европы панславизма, за которым якобы стояла Россия. Энгельс развивал эту тему в связи с революцией 1848 г.: «Европа [стоит] перед альтернативой: либо покорение ее славянами, либо разрушение навсегда центра его наступательной силы — России».
В большой статье «Демократический панславизм» Энгельс пишет, обращаясь к русским демократам: «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам» [194].
Прошло десять лет, но этот антироссийский штамп применился Марксом без изменения. На митинге в Лондоне он произнес патетическую речь: «Снова польский народ, этот бессмертный рыцарь Европы, заставил монгола отступить… Я спрашиваю вас, что же изменилось? Уменьшилась ли опасность со стороны России? Нет. Только умственное ослепление господствующих классов Европы дошло до предела… Путеводная звезда этой политики — мировое господство, остается неизменным. Только изворотливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы… Итак, для Европы существует только одна альтернатива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восстановить Польшу, оградив себя таким образом от Азии двадцатью миллионами героев» [195].
Изложенные Марксом и Энгельсом после 1848 г. представления о прогрессивных и реакционных народах, о реакционной буржуазной сущности крестьянства и столь же реакционной сущности славян (особенно русских) были суждениями не об экономических формациях России, а именно об отношениях к ней как цивилизации.41 Эти суждения резко осложнили развитие движения революционных демократов в России. Эти представления позже вызвали в русском марксизме раскол, который затем перерос в конфликт марксистов с русскими народниками, а затем и в конфликт меньшевиков и эсеров с большевиками.
Россия (Евразия) сама была большой и сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме евроцентризма, а закономерностям развития именно этой цивилизации — сочетанию славянских и восточный ветвей. Это понял Ленин в ходе революции 1905-1907 гг. Революция в России была отрицанием капитализма, отрицанием политэкономии в совершенно конкретных исторических условиях. Когда читаешь документы тех лет, странно видеть, что с особой страстью отвергли Октябрьскую революцию именно левые, марксистские партии (социал-демократы Интернационала, меньшевики и Бунд). Представления Ленина и большевиков были для них не социальной угрозой, а ересью, нарушением их квазирелигиозных догм.
Надо отметить, что в конце 1980-х гг. антисоветский дискурс «новых либералов» опирался на антироссийские и антигосударственные концепции марксизма, которыми были индоктринированы меньшевики и кадеты. В изданной в 1998 г. по материалам прошедшей в МГУ конференции книге «Постижение Маркса» В.А. Бирюков верно констатировал: «Очередным парадоксом в судьбе марксизма стало широкое использование многих его положений для идеологического обоснования отказа от того социализма, который был создан в десятках стран, для перехода от социализма к капитализму в конце XX в. Закон соответствия производственных отношений уровню и характеру развития производительных сил, экономический детерминизм, закономерный характер развития общества в форме прохождения определенных социально-экономических формаций, марксистская трактовка материальных интересов как движущей силы социальных процессов и многое другое из арсенала марксизма было использовано для идеологической подготовки смены одного строя другим» [196].
А в предыстории революции, во второй половине XIX в., начал вызревать очередной цивилизационный кризис России. В Европе после 1848 г. поднялась волна русофобии: крымская война, потоки эмиграции диссидентов, внутри — сословное общество и бюрократия тормозили модернизацию, а западный капитал начал интенсивную экспансию. Россия оказалась в сфере периферийного капитализма и не могла повторить путь Запада. Ее промышленность стала анклавом западного капитализма, а крестьянство — его «внутренней колонией». Приходилось «догонять капитализм и убегать от него».
41
Известно, какое резкое неприятие вызвали представления Бакунина и народников о назревании в России антикапиталистической революции у Маркса и Энгельса. Они считали эту революцию несвоевременной и даже реакционной. Напротив, гражданская война буржуазии северных штатов США против буржуазии Юга воспринималась Марксом почти как пролетарская революция. Маркс писал в поздравлении с переизбранием президенту США Линкольну (1864): «Рабочие Европы твердо верят, что, подобно тому как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя» [198].